Василий Стенькин - В осажденном городе

— Знаю, секретарь райкома говорил. — О событиях в Грачевке Прошин знал, но не стал прерывать Сплюхина, надеясь услышать новые, неизвестные ему подробности.

Во время похорон Головачевой на чужом чердаке, словно затравленный волк, бесился от злости виновник этой смерти. «Не народ, а скоты! — шипел Орлов со злобой. — Ее, суку, надо за ноги да в помойную яму, а они — почести…»

Ночью, когда стихли в деревне голоса, Орлов спустился с чердака и, по-воровски озираясь, огородами пробрался в свой двор. Банная дверь была приперта вилами, это означало, что можно идти, не опасаясь засады. Так он договорился с женой.

Евгения любила своего «непутевого», как называла мужа в разговорах с подругами: он был недурен собой, сильный, неглупый. «Только дураку досталась его умная голова», — невесело шутила она.

Когда по селам пошли слухи о появлении Орлова, его отца и Евгению арестовала милиция, требовали рассказать, где скрывается Орлов. Евгения заученно отвечала, что ее муж живет где-то на Черном море, и добавляла: «Душа у него морская, его завсегда тянуло к морю».

Только сегодня ее освободили из камеры предварительного заключения; несмотря на поздний час, она не могла уснуть. Под впечатлением разговоров с сотрудниками милиции как-то по-другому виделись отношения с мужем. Евгения знала, что Иван не один раз изменял ей, а она все прощала; в те минуты и сама не могла понять, почему не уходит от него — то ли из любви, то ли из страха перед ним.

Евгения с усмешкой перебирала в памяти слухи, распространяемые в селах о муже.

Орлова нельзя убить, говорили бабы у колодца, потому что он скрыто носит на груди специальный панцирь, который сияет как солнце; такой яркий, что если взглянуть на него, то можно ослепнуть. Орлов неуязвим: панцирь этот охраняет от смерти, поэтому он безбоязненно средь бела дня появляется везде. Евгения хорошо знала, что никакого панциря муж не носит, на груди у него татуировка — память о службе на флоте: искусно нарисованное сердце, якорь и крест…

Осторожный стук в окно прервал ее думы.

Евгения поднялась, босиком по холодному крашеному полу подкралась к окну и, увидев через занавеску силуэт мужа, вышла в сени, отодвинула щеколду и откинула крючок.

Орлов стукнулся головой о косяк, зло выругался.

— Може, лампу засветить? — обеспокоенно спросила Евгения.

— Ты што, сдурела? Сейчас же прибегут комсомолята. — Орлов сел на лавку, стоящую вдоль передней стены. — Ты где пропадала? — строго спросил он.

— Разве не знаешь? В милиции держали, папаня еще там.

— Чего спрашивали?

— Чего могут спрашивать? О тебе пытали: где живешь, бываешь ли дома…

— А ты чего?

— Откуда, говорю, мне знать, где он. Собирался на Черное море ехать, там, наверное, и живет.

— Смотри, Енька, выдашь — голову отрублю.

— Бог с тобой, Ванюша, чё ты мелешь?

— Вам, женщинам, верить… Ладно, дай пожрать чего-нибудь.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась Евгения. — Щи будешь? Упрели, со свининой.

— Долго разогревать-то?

— А они в печке, горячие еще… завесь одеялом окна, затепли свечечку.

Орлов жадно хлебал щи. С войны у него была своя мятая оловянная ложка, иной он не признавал; говорил, что деревянные ложки обманчивы, не поймешь — горячие щи или теплые.

Евгения присела рядом, положила руку на плечо мужа.

— Ванюша, кончал бы ты свою волчью жизнь, — ласково начала она разговор, к которому давно готовилась.

— В милиции, что ли, тебя научили этому? — Орлов отодвинул тарелку и недоверчиво посмотрел на жену.

— Уедем куда-нибудь, станем жить по-людски, — говорила Евгения, не замечая его злого упрека.

— Никуда от них не скроешься, везде найдут и петлю на шею набросят… Я возвратился не для того, чтобы здесь лес караулить, — продолжал Орлов после минутного молчания. — Я подыму людей против коммунистов и их власти; у меня один исход: либо жить и биться, либо погибнуть. Народ пойдет за мной…

— Не ошибись, Ваня, нынче каждый о себе печется.

— Сегодня встречался с Пашкой Чеботаревым и Никишкой Колесовым, оба твердо согласились уйти со мною в лес. А сколько их сейчас, недовольных колхозами? Тысячи!

— Боюсь я за тебя.

— Это не бабье дело. Давай спать ложиться, а то, гляди, вместе с рассветом черти пожалуют.

Орлов свернул «козью ножку» и закурил, выпуская дым в открытую отдушину печки. Евгения разобрала постель.

— А бояться мне нечего, меня никто не выдаст, защитником объявляют, — сказал он, стягивая солдатские галифе.

— То одни слова. Мне вон тоже про тебя хорошее говорят, любо-дорого послушать, а в глазах, вижу, недоброе светится.

Орлов притянул к себе податливое, горячее тело жены и на короткое время забылся, отвлекся от тревожных дум.

Жизнь Ивана Орлова, опять же выражаясь словами его жены, складывалась непутево. Родился и рос в Грачевке, с отроческих лет отличался себялюбием и задирчивым характером, был отчаянным и бесстрашным, ввязывался в потасовки со старшими; иногда побеждали его отвага и смелость, но нередко и сам получал синяки и шишки.

Себялюбие метко характеризует русская пословица: пусть сгорит целый свет, лишь бы я был согрет. Этого принципа с юношеских лет бессознательно придерживался Ванька Орлов.

Еще в дореволюционное время Орлов не один раз побывал в тюрьме за кражи и нанесение увечий односельчанам, но возвращался, отбыв недолгий срок отсидки.

В восемнадцатом году попал в какой-то зеленый или желтый отряд анархистов, который метался между красными и белыми. Общение в отряде желто-зеленых с анархиствующими элементами еще больше распалило его.

Потом Орлов без малого два года служил на флоте, однако и эта служба не пошла впрок: вернувшись в Грачевку, он связался с одной из групп банды известного авантюриста Антонова, проникших на пензенскую землю.

В деревне говорят: хорошая слава в лукошке лежит, а худая — по дорожке бежит. Власти дознались о том, что Орлов пособничал бандитам, и выслали в неблизкие края. Ссылку отбывал в Усолье, в Иркутской губернии. Там в драке убил рабочего леспромхоза и снова был осужден, теперь уже к пяти годам лишения свободы.

После отбытия срока наказания Орлов возвратился в родные места, сумел показать себя совсем другим человеком. Односельчане не узнавали прежнего Ваньку-Резака: он был интеллигентно одет, стал работать парикмахером и гримером при только что открывшемся сельском клубе.

Потом его определили на мельницу, и там работал вроде бы старательно и добросовестно.

Однажды вечером напарник Орлова по работе на мельнице Петунин принес бутылку самогона и предложил выпить, тот не отказался. «Ты, Орлов, понапрасну выслуживаешься перед властью, — сказал Петунин в ссоре из-за какого-то пустяка. — Был ты Ванькой-Резаком, им и остался». Орлов, разгоряченный хмельными парами, взорвался: «А ну, гад, повтори свои слова!» Петунин повторил, точно послушный ученик требование строгого учителя. Орлов схватил нож с опрокинутой кадушки, на которой была разложена закуска, нанес несколько ранений Петунину и ушел домой. Через неделю состоялся суд, Орлова приговорили к шести месяцам принудительных работ с удержанием двадцати процентов заработка.