Василий Стенькин - В осажденном городе

В другой раз Мария Ивановна и Маруся зашли в знакомый дом, обогрелись, чаю попили, по просьбе молодой соседки Маруся начала гадать на картах. На их беду, в дом зашел немецкий обер-ефрейтор. Кто знает, чего ему там понадобилось?

— О, ты есть ди цигайне!

— Нет, господин гауптман, я молдаванка. Родилась в Бессарабии. — Маруся нарочно назвала обер-ефрейтора капитаном, желая польстить ему и продемонстрировать свою неосведомленность в военных званиях.

— Скажи, скоро война капут? — спросил немец, кивнув на колоду карт.

Маруся долго тасовала карты, раскладывала, пощелкивая языком.

— Чей побед?

— Ничего не вижу. Все зависит вот от него, — сказала девушка, ткнув пальцем в крестового короля.

Обер-ефрейтору, видно, не понравился такой вызывающе-уклончивый ответ, он был бы удовлетворен, если бы Маруся сказала, что война кончится скоро и только победой Германии.

— Ты много говорить! — закричал немец и погрозил пальцем.

Через несколько минут после того, как он ушел, забежала соседка и предупредила:

— Бабоньки, уносите ноги: фриц пошел в комендатуру.

Мария Ивановна и Маруся поспешили покинуть гостеприимный дом…

Обо всем этом Ашихманов вспомнил под крутым берегом Волги, рассказывая о Заворыкиной и Кириченко начальнику особого отдела 13-й гвардейской дивизии.

Утром он зашел к Андрею Федоровичу, рассказал о встрече с Марией Ивановной и Марусей, о полученной от них информации и о том, какие приняты меры.

— Все правильно, — одобрил Трушин. — Сергей Никитич, начальник отдела дал указание — подготовить поездку Заворыкиной и Кириченко в Гумрак. Не удастся ли им что-нибудь пронюхать об абвергруппе-104. Как ты смотришь на это?

Ашихманов задумался, долго молчал, машинально потирая переносицу.

— Чего молчишь?

— Боюсь я, Андрей Федорович, за Марусю: видно же, что она цыганка, а вы знаете, как фашисты относятся к цыганам.

— Знаю. Но она же выдает себя за молдаванку, и ей верят.

— Пока верят, — согласился Сергей Никитич. — Ну что ж, давайте пошлем.

— Где они сейчас?

— В «Цыганской заре», у них все нормально.

— Ладно, посоветуемся с ними, потом доложим наше мнение начальству.

— Договорились.

В последние дни неожиданно похолодало, моросил нудный осенний дождь.

Прошин с утра чувствовал себя неважно: корежило, как он говорил в таких случаях, голова вроде бы и не болела, но и не была свежей.

Василий Степанович придвинул стопку серой газетной бумаги, надо было подготовить спецсообщение для Москвы и городского комитета обороны о положении в городе и подвести итоги работы управления НКВД за сентябрь. Обычно самой трудной для него была первая фраза документа, а на этот раз она родилась быстро и легко.

«За последние дни отмечается резкое ухудшение обстановки, — написал он и, подумав немного, продолжал: — Противник развивает наступление на северо-западные и северные районы Сталинграда, вышел к линии железной дороги СТЗ — город. Заняты Верхний поселок завода «Баррикады» и Горный поселок. Линия обороны проходит по территории завода «Красный Октябрь», «Баррикады» и по реке Мокрая Мечетка.

Группа немецких автоматчиков проникла в центральную часть заводской территории СТЗ. Многие цехи охвачены пожаром. Руководители завода и сотрудники управления НКВД принимают неотложные меры к тушению пожаров и эвакуации на левый берег наиболее ценного оборудования, но эта работа связана с большими трудностями, потому что в результате интенсивного артиллерийского обстрела полностью уничтожены ближайшие от завода переправы.

Наши войска, перейдя в контрнаступление, освободили правый берег Волги у тракторного завода и поселка Рынок; в районе заводов «Баррикады» и «Красный Октябрь» заняли три улицы.

На юго-западных окраинах города положение по-прежнему остается тяжелым.

В течение месяца управлением НКВД было задержано тридцать три немецких агента. — Далее называлось число дезертиров, мародеров и уголовников, а также количество наших разведчиков, направленных во вражеский тыл…

Фашистское командование усилило подрывную идеологическую работу против нас: разбрасываются многие тысячи листовок, в них распространяется провокационный слух о якобы предстоящей поездке В. М. Молотова в Берлин для заключения перемирия.

В Березовском и Ждановском районах вскрыты повстанческие группы, созданные бывшими белоказачьими офицерами, в прошлом привлекавшимися к уголовной ответственности за антисоветскую деятельность…».

На этом мысль Прошина была прервана. Позвонил начальник райотдела НКВД из Ленинска, лейтенант госбезопасности Усов.

— Василий Степанович, к нам пришел человек, говорит, что заброшен немцами. Хочет срочно встретиться с вами или с товарищем Полем.

— Сейчас приедем, — сказал Прошин и положил трубку. Первой догадкой было: вернулся кто-то из наших разведчиков. Но почему? Что там случилось?

Прошин разыскал Поля, и тут же они вместе поехали в Ленинск.

В комнату, где они разместились, вошел высокий мужчина лет тридцати, в новом красноармейском обмундировании со знаками старшины. Примечательны были его глаза: открытые, прямо-таки сиреневого цвета, виноватые и вместе с тем вопрошающие.

Убедившись в том, что перед ним те люди, с которыми он должен был встретиться, старшина вздохнул с облегчением.

— Я к вам с письмом от Валерия Риттенштейна, — сказал неизвестный.

Прошин и Поль удивленно переглянулись: ведь у немцев настоящей фамилии Риттенштейна не знают, он числится там как Пауль Ределис.

— Не удивляйтесь. Мы с Валерием старые приятели, вместе учились в военно-пехотном училище и служили в Прибалтике, в один день попали в плен, на какое-то время наши пути расходились, а потом вновь сошлись в Варшавской разведывательной школе… В околыше вот этой фуражки заделано послание от Риттенштейна. — Старшина снял с головы фуражку и показал, где находится письмо.

Борис Константинович достал из кармана перочинный ножичек, распорол околыш и достал листки тонкой бумаги, исписанные мельчайшим почерком. Никаких сомнений не было: это послание от лейтенанта Риттенштейна.

— Без подделки? — спросил старшина.

— Хорошо, — сказал Прошин, оставляя его вопрос без ответа: его раздражала самоуверенность неизвестного.

— Назовите себя, расскажите, как вы очутились здесь.

— Я Русин Герман Михайлович, в прошлую ночь выброшен с парашютами с немецкого самолета в районе села Заплавное.

— Кто заброшен вместе с вами?

— Еще четыре человека. Мы должны встретиться сегодня в двадцать часов на берегу Ахтубы, напротив станции Средняя Ахтуба.

Русин назвал шпионские клички — фамилий не знал — и внешние приметы напарников.