Василий Стенькин - В осажденном городе

Хозяйка показала белокаменный особняк (до войны в нем находились контора и магазин сельпо), где немцы допрашивают и пытают арестованных. Маруся терпеливо наблюдала за особняком, пытаясь разгадать, кто расположился там: полицейский участок или абвергруппа-104, о которой говорил Ашихманов перед их выездом сюда.

Однажды, проходя мимо, она заметила: во дворе работают русские военнопленные: колют дрова, таскают воду, топят печи.

Маруся, беззаботно щелкая семечки, подошла к забору и обратилась к тридцатилетнему солдату в вылинявшем красноармейском обмундировании, стоявшему у калитки.

— Тут не больница случайно?

— Здесь не лечат, а калечат, — грустно пошутил пленный. — А ты откуда взялась, красавица?

Подошел второй, совсем молодой парень, белоголовый и синеглазый.

— Здешняя. А сколько вас тут?

— Шестеро.

— А чего вы такие покорные? — подзадоривала Маруся.

— А ты кто такая? Чего душу бередишь? Иди своей дорогой.

— Мне что? Нравится быть холуем — пожалуйста. — Изобразив обиду, Маруся повернулась и не спеша пошла вдоль улицы.

— Не сердись, приходи еще! — крикнул вдогонку молодой; тот, что постарше, ушел в сарай.

Маруся остановилась, подумала минуту и снова вернулась к забору.

— Как тебя звать?

— Миша… Михаил.

— А этот почему такой сердитый?

— Все мы тут такие. Не от хорошей жизни, а куда денешься?

— А здесь что, полиция, что ли?

— Вроде бы. По-ихнему — абвергруппа называется.

— А кто начальник над вами?

— Капитан Эгон Гиллербрандт, злой, как цепной кобель.

— Чего же ты к своим не уйдешь?

— Немцы же кругом, — с детской наивностью ответил парень.

— Ну, служи, коли нравится. — Маруся почувствовала, что и так уж нарушила пределы дозволенного. «Волков бояться — в лес не ходить», — утешила себя и пошла, не оглядываясь. Михаил долго смотрел ей вслед, соображая, кто эта девушка и почему она так смело разговаривала с ним; обычно местные люди стороной обходят белокаменный особняк: знают, какое учреждение размещается в нем.

В проулке, недалеко от дома Прасковьи Ильиничны, Маруся повстречалась с высоким черноволосым мужчиной, с наручной повязкой «полицай», гулко топавшим по иссохшей мостовой.

Маруся отвела взгляд: она слышала, что на пьяных, сумасшедших и бешеных собак лучше не глядеть, тогда они не тронут.

Мужчина, должно быть заглядевшись на красивую девушку, не сразу сообразил, что надо бы проверить, кто она такая. Отойдя метров пять, он вдруг резко повернулся.

— Девушка, остановись!

Маруся подчинилась: бежать от длинноногого вооруженного полицая было бессмысленно.

— Чего хочешь? — спросила с недовольством.

— Ты куда идешь?

— Домой.

— Что-то я тебя раньше не встречал здесь?

— Между прочим, я тебя тоже не видела, — с вызовом ответила Маруся.

— Я тут недавно.

— Поэтому и не встречались.

— Документы есть?

— Ты всегда так начинаешь знакомиться с девушками?

— Как?

— С документов. Знаешь, милок, если не хочешь иметь неприятных объяснений с Эгоном… — Маруся назвала начальника абвергруппы по имени, тем подчеркивая свою близость с ним.

— Каким еще Эгоном?

— Не каким еще, а капитаном Эгоном Гиллербрандтом. Так что топай своей тропиночкой и не шейся понапрасну. Понятно?

— А ты откуда знаешь его?

— Это не твоего ума дело, милок… А ты не можешь назвать свою фамилию?

— Ладно, иди, иди! — Полицай сердито посмотрел на Марусю и опять гулко затопал сапожищами. Ему даже в голову не пришло, что такое отчаянное поведение девушки — просто ловкая игра и что фамилию Гиллербрандта она услышала лишь четверть часа тому назад. Он поверил ей и решил не связываться: знал крутой норов начальника абвергруппы.

Мария Ивановна, выслушав рассказ Маруси о встречах с пленными и полицаем, похвалила ее за находчивость и загорелась желанием помочь Михаилу и его товарищам, но скоро поняла, что это связано с риском для них самих, и заколебалась.

— Наверное, найдется такой, кто служит не за страх, а за совесть, — сказала она, вероятно убеждая в этом больше себя, чем подругу.

— Вот и я так подумала. Миша-то, видать, хороший парень, а тот — непонятный.

— Ладно, отложим до следующего раза, посоветуемся со своими, — сказала Мария Ивановна. — Аэродром ты хорошо разглядела?

— Шестьдесят восемь самолетов насчитала.

— Ого! Большой аэродром. Фамилию начальника абвергруппы крепко запомнила?

— На всю жизнь! — отшутилась Маруся.

…В деревне Дубовый Овраг, в районе Сарпинских озер, под начавшим желтеть кустом акации весело постукивая молотком и что-то напевая себе под нос, устроился молодой сапожник, по виду совсем парнишка. Стояла пора бабьего лета, мягко грело солнце. Над головой парня, в негустой кроне акации шумно чирикали воробьи, в двух метрах от него устроились куры, опекаемые большим красивым петухом. Оранжевые возле шеи перья ближе к туловищу переходили в темно-бордовый цвет, а заканчивались зеленовато-синим отливом.

Когда возникала какая-нибудь опасность, петух вскидывал гордую голову и строго вопрошал: «Кто, кто, кто?».

Временами по деревенской улице с лязгом и грохотом проходили немецкие танки, бронетранспортеры, мотоциклы и грузовики с пехотой, оставляя после себя облака коричневой пыли. Одни сворачивали вправо или шли прямо, к Волге, другие — на север, в сторону Сталинграда.

Недостатка в заказах у парня не было: известно, обувь носится быстро, особенно у ребятишек — огнем горит, а купить новую пару в дни войны не просто. Работал сапожник на совесть: побывав у него в руках, ботинки становились лучше новых. Это был не тот сапожник, о котором вспоминают в недобрый час, а настоящий мастер своего дела.

Любовь к сапожному ремеслу появилась у Саши Филиппова с самого раннего детства. Едва научившись держать карандаш в руках, он стал рисовать не домики и цветочки, с чего обычно начинают дети, а сапоги, ботинки, туфли. Когда Сашу спрашивали, с чего это началось у него, он вздергивал плечами и смущенно отвечал: «Не знаю». Его отец, как-то присутствовавший при таком разговоре, пояснил: «Когда Сашка был ребенком, мы тогда жили в полуподвале, верхний край рамы санци́метров, — он говорил «санци́метров» и делал ударение на втором слоге, — на двадцать возвышался над тротуаром, из нашего окна были видны одни ноги. Поначалу Саша рисовал ноги, а потом стал — обутки».

После семилетки Саша поступил в сапожную мастерскую промартели имени Шаумяна. Способного ученика заметил пожилой закройщик и начал обучать своему ремеслу. Прошло чуть больше года, и ученик так освоил профессию закройщика, что своими предложениями и советами нередко ставил в тупик опытного мастера. «А ведь верно, так лучше», — соглашался тот после недолгих размышлений.