Василий Стенькин - В осажденном городе

— А что во-вторых?

— Во-вторых, мы мало знаем Русина. Сюда он шел, спасая свою жизнь. А если там гестаповцы не поверят ему и будут допрашивать с пристрастием? Есть у нас гарантия, что он выдержит и не выдаст Риттенштейна? То-то и оно, что нет. И мы можем потерять так хорошо легализовавшегося нашего человека… Еще и в-третьих — теперь руководство Риттенштейном возьмет на себя Центр. Русину скажем спасибо, подготовь письмо на имя председателя военного трибунала, надо походатайствовать, чтобы исполнение приговора отсрочили до окончания войны, а Русина направили в действующую армию.

— Я понял.

— Что слышно о Марии Ивановне и Марусе?

— Пока ничего, ушли в Гумрак.

Поль попрощался и собрался было уходить, Прошин вернул его буквально от порога.

— Борис Константинович, давно собирался спросить, твоя семья переехала в Палласовку?

— Да, спасибо вам и Анне Николаевне. Сейчас они живут вместе, но моим обещают дать отдельную комнату.

— Вот и хорошо, а ты не хотел.

— Сп-пасибо! — еще раз поблагодарил Поль, чуть заикаясь. (Месяц тому назад во время сражения за переправу он был контужен и пока не освободился от легкого заикания.)

Поселок Гумрак, растянувшийся вдоль полотна железной дороги, как бы разделился на две части. В центре поселка в уцелевших каменных зданиях разместились штабы и тыловые службы немецких пехотных дивизий и танковых корпусов, сражающихся на ближайших подступах к Сталинграду. Здесь улицы были забиты поврежденными танками, грузовиками и тяжелыми орудиями, под охраной одного-двух солдат высились ящики с авиационными бомбами, снарядами и гранатами; без конца сновали легковые автомашины со штабными офицерами.

В северной части, чуть поодаль от железной дороги копошился стихийно возникший муравейник — толкучка. Живуч род человеческий! Тут можно было купить все: громоздкую, старомодную ванну, очевидно снятую в разрушенном доме, ржавые гвозди, корешок горького хрена и сладкий камышинский арбуз весом в полпуда, волчий тулуп, самодельную мотыгу и швейцарские часы. Над толкучкой с ревом пролетали самолеты с черными крестами, поднимавшиеся с ближнего аэродрома.

Обе эти части поселка жили независимо друг от друга, каждая своими интересами, своими заботами, своими разговорами.

Мария Ивановна и Маруся влились в базарную толчею, для виду приценивались к предлагаемым вещам, а на самом деле присматривались к людям. Они искали сердобольную женщину, которая могла бы дать им приют в своем доме, а в случае опасности — защитить от расспросов и допросов. Правду говорят — свет не без добрых людей.

Мария Ивановна остановилась возле пожилой женщины, продававшей старую серую шаль из козьего пуха.

— Сестрица, ты местная? — как можно ласковее спросила она.

— Местная, голубушка, местная. Хочешь купить? Бери, отдам за бесценок.

— Не до покупок мне… Ты вот что скажи мне, сестрица: детей из Сталинграда сюда не привозили?

— Видела каких-то, но откуда они, не знаю.

Мария Ивановна рассказала легенду о пропаже своих детей.

— Говорят, немцы вывезли их куда-то, — пояснила она. — Вот и хожу, ищу. — Мария Ивановна вытерла слезу концом синего в белый горошек платка.

— Кто у тебя были — мальчики или девочки?

— Девочки: одной — семь, другой — пять… У самой здоровья совсем нет, спасибо вон Марусе: сжалилась, сопровождает меня… Маруся, подойди сюда!

Подошла Маруся, познакомилась с женщиной, та назвалась Прасковьей Ильиничной.

— Прасковья Ильинична, семья-то у тебя большая? — спросила Мария Ивановна, которая тоже назвала свое имя. — Не примешь нас денька на два?

— Какая сейчас семья? Муж в гражданскую погиб, сын на фронте под Москвой, дочку в неметчину увезли, — рассказывала Прасковья Ильинична, слезы ручьем бежали по ее дряблым щекам. — Не знаю, Мария Ивановна, что и ответить тебе. Уж больно лютуют фашисты: за плохое отношение к немецким войскам — расстрел, за уклонение от регистрации — расстрел, за появление на улице в вечернее время — расстрел, за укрывательство посторонних — опять расстрел…

— Мы будем тише мыши, а в случае чего — выдашь за сродственницу. Мужа-то как звали?

— Егором Ивановичем.

— Ну вот, подходяще, и я Ивановна. Значит, можешь сказать, что я твоя золовка.

— Ладно уж, приходите через часок, — согласилась Прасковья Ильинична и объяснила, как найти ее дом. Трудно сказать, что повлияло на ее решение: доброта или обещание хорошо заплатить. — Маруся-то цыганка, что ли?

— Нет, она из Молдавии эвакуированная.

— Ладно, приходите, — повторила Прасковья Ильинична. — Кому платок — пуховый, почти неношеный?..

Вечером за чашкой чая хозяйка была разговорчивей, чем на рынке. Она расспрашивала о положении в Сталинграде, о ходе и исходе войны.

— Удержат наши город-то?

— Непременно удержат, Паша, не сумлевайся в этом, — сказала Мария Ивановна, называя хозяйку по имени, переходя на «ты» и подлаживаясь под народный говор.

— Я почему спрашиваю? Уж больно они по-хозяйски ведут себя, словно на веки вечные пришли сюда. — Прасковья Ильинична подлила чаю гостям и себе. — Не стесняйтесь, берите хлеб, сахар…

— Из чего ты, Паша, заключила, что немцы чувствуют себя хозяевами?

— Как же не хозяевами? Советы и колхозы распускают, землю раздают в пользование своим холуям, с казачками заигрывают, — рассказывала хозяйка, утирая вышитым полотенцем пот со лба.

— Как заигрывают?

— Возрождают дореволюционные привилегии, создают казачьи части. Кто вступает в них, тому землю, лошадь, амуницию и оружие обещают…

— Казаки попадают на эту удочку?

— В семье не без урода, — сказала Прасковья Ильинична, — те, кто прятал свою ненависть к нашей власти, теперь рады… Откуда-то появились бывшие полковники, есаулы и хорунжии. Мы уж забывать про них начали…

— Наверное, фашисты в своем обозе доставили? — высказала предположение Мария Ивановна.

— Всякие есть, которые и тут выжидали…

Конечно, Прасковья Ильинична не все знала о заигрывании фашистов с казаками, она говорила только о том, что видела вокруг себя, хотя ее наблюдения и были верны.

Но и то, о чем рассказывала Прасковья Ильинична, представляло интерес для советских разведчиков: перед ними была поставлена задача — выявлять предателей и пособников, активно сотрудничающих с оккупантами.

Она называла фамилии станичных атаманов, старост и полицейских, которые вместе с немцами расстреливали и вешали советских патриотов, наказывали розгами за малейшее ослушание и неповиновение; и, совсем доверившись, передала Марии Ивановне пачку собранных ею приказов и распоряжений, подписанных пособниками фашистов. Наступит день, и эти материалы очень пригодятся.