Иштван Декан - Пути-дороги

Командир торопил нас. И тут я решила, что нужно дать Пиште какой-нибудь адрес, по которому он после выздоровления найдет меня. Я попросила у соседа листок бумажки и написала свой московский адрес. Повозки уже тронулись, а я держалась за край той, в которой лежал Пишта, судорожно искала его руку. Нашла и втиснула в нее свою бумажку. Потом я долго смотрела вслед удаляющимся повозкам и думала о том, встретимся ли мы с Пиштой когда-нибудь. Шел мокрый снег…

— Пошли скорее домой, а то еще простудишься. — Фазекаш потянул меня за руку.

Я шла и плакала. Мне было холодно и грустно.

Комиссия, приехавшая из Киева, вызвала нас, чтобы поинтересоваться нашими дальнейшими планами. Мы все, как один, заявили, что хотели бы принять участие в дальнейшей борьбе против фашизма. Йошку Фазекаша направили в штаб фронта пропагандистом. Там его возможности можно было использовать лучше, чем в партизанском отряде.

Пишту Ковача и Фери Домонкаша направили в Штаб партизанского движения Украины, а меня — в госпиталь для полного излечения.

На третий день после разговора с членами комиссии за мной пришел командир роты. Он сказал, что пришла повозка, на которой меня отвезут в госпиталь. Я выглянула в окошко и увидела внизу пароконную повозку, в которой лежал ворох соломы. Быстро собрала свои вещички, попыталась натянуть сапоги, но они никак не лезли на ноги. Хозяева принесли мне пару шерстяных носков и мешок. Встряхнув мешок, из которого столбом полетела мучная пыль, хозяйка укрыла им мои ноги. А пальто у меня не было. Что же делать без пальто? Но тут откуда-то принесли старенькую грязную бекешу, рукава которой держались на честном слове. Пришивать рукава у меня уже не было времени. Я надела бекешу, от которой пахло потом и кожей, и медленно спустилась по лестнице вниз. Прощание со мной было таким же тяжелым, как и с Пиштой. Йошка Фазекаш, не говоря ни слова, печально смотрел на меня, а про себя, видимо, думал о том, что распадается наша дружная венгерская группа.

Повозка тронулась. Дул холодный апрельский ветер, и мой сопровождающий, который шел пешком сбоку от повозки, ругался на чем свет стоит: он ругал и эту местность, где нет ни единого деревца, и баб вообще, которые, по его мнению, ни на что не способны, только беды от них не оберешься, и меня, потому что теперь из-за меня ему нужно тащиться в город в такую погоду, когда хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Временами я робко предлагала ему сесть на повозку, но он тут же обрывал меня словами:

— Может быть, вы хотите, чтобы я замерз?!

В город мы въехали, когда начало темнеть. С трудом нашли госпиталь. Как только меня забрали, мой сопровождающий поспешил обратно: частей Советской Армии здесь нет, а бандеровцы пошаливают…

Городскую больницу в Дубно гитлеровцы полностью разорили, поэтому все больные обязаны были приносить с собой постельное белье и продукты. Правда, там кое-как кормили по карточкам, но больному этого явно не хватало.

Я попала в палату, где стояли четыре койки, на одной из которых лежала старушка. Мне удалось выпросить небольшую подушку и одеяло, но о простыне не могло быть и речи. Потом у меня потребовали продовольственные карточки, которых я, конечно, не имела. Положение мое казалось безнадежным. Хорошо еще, что кипятку было вдоволь.

На следующий день, сжалившись надо мной, одна из медицинских сестер хотела разделить со мной свой обед. Однако я отказалась, потому что видела, что ей и самой этого обеда мало.

Когда сестра вечером вошла в палату и предложила мне поужинать с ней, я ответила, что у меня пропал аппетит. Старушка в палате постоянно жаловалась, стонала, что-то рассказывала, и мне нужно было либо слушать ее, либо утешать.

На четвертый день, когда я совсем обессилела от голода, в палату вошел какой-то капитан. Его лицо и походка показались мне знакомыми. Он кого-то разыскивал. Не меня ли? Подойдя ко мне, он заговорил, и тогда я его узнала: да ведь это же капитан Данилов, вместе с которым несколько месяцев назад мы ехали на повозке с боеприпасами в отряд генерала Наумова! Правда, тогда я выглядела несколько иначе. Капитан без лишних слов достал из портфеля хлеб, колбасу, сыр, масло. Он рассказал мне, что прибыл в Дубно несколько дней назад, но только вчера услышал в штабе, что в городской больнице лежит какая-то венгерская партизанка. Вот он и подумал, не я ли это случайно, а к больным, как известно, с пустыми руками не ходят.

На следующий день часов в двенадцать капитан Данилов пришел в больницу с молодой и красивой девушкой. Мы познакомились. Оказалось, что эта девушка — медсестра из киевского госпиталя. Она прилетела на самолете У-2, чтобы отвезти меня в Киев. Мне даже не верилось, что это на самом деле так. Я быстро собралась, обернула ноги кусками мешковины, а затем перевязала их шпагатом — вот и все мои сборы. Перед больницей нас ждала военная машина. Мне помогли сесть, и мы поехали на аэродром.

На аэродроме стояло много военных самолетов-истребителей, а у самого леса — наш самолет специального назначения. Мы с медсестрой сели позади пилота. Я простилась с капитаном Даниловым в надежде, что мы когда-нибудь еще встретимся.

Медсестра с улыбкой поинтересовалась, не боюсь ли я лететь на самолете и не станет ли мне плохо. Пришлось признаться, что я лечу впервые в жизни. Тогда она сунула мне в руку бумажный мешочек и фляжку с водой на всякий случай…

Не скрою, я очень боялась, но, когда самолет поднялся в воздух, я постепенно успокоилась, а медсестре стало плохо. Я старалась отвлекать ее разговорами.

Самолет летел низко над землей, его часто трясло, мотор ни с того ни с сего начинал чихать. Когда мы наконец прилетели на киевский аэродром, обе вылезли из самолета, пошатываясь и держась друг за друга. На мне были ватные стеганые брюки и чужая грязная бекеша, а ноги обмотаны мешковиной. Когда в этом одеянии меня увидела главный врач партизанского госпиталя, встречавшая меня как героиню-партизанку, руки ее, державшие букет цветов, задрожали…

Машина, в которой нас довезли до госпиталя, остановилась у входа. Меня сразу же повели в ванную. Медицинская сестра раздела меня, помогла вымыться, а затем дала чистое госпитальное белье и теплый фланелевый халат. Из ванной я вышла, улыбаясь. Огляделась. В маленькой комнатке перед входом в ванную сидели двое мужчин. Увидев меня, они встали и поздоровались по-венгерски. Я им очень обрадовалась. Завязался разговор. Я, запинаясь, по-венгерски отвечала на их вопросы.

Оказалось, что в госпитале прошел слух о том, что привезли венгерскую партизанку в рваной одежде. Разумеется, оба венгра, находившиеся тут на излечении, сразу же решили навестить меня.

В госпитале я наконец по-настоящему выспалась. Здесь уже не нужно было спать с оружием, зато раздеваться нужно было обязательно. Позже мне рассказали, что все больные или раненые, прибывшие из партизанских отрядов, очень много спят. Возможно, благодаря сну я быстро пошла на поправку и скоро уже могла самостоятельно гулять по коридору, более того, иногда я даже спускалась в кинозал. Как сейчас помню, первым фильмом, который я увидела в госпитале, был фильм о партизанах. С любопытством и интересом смотрела я этот фильм.