Анна Замосковная - Принцесса для императора

Император может быть добрым: бросился на помощь незнакомому ребёнку, не обидел Фриду. Но от врагов избавляется с завидным хладнокровием. Он заботится обо мне. Но не спрашивая выдал за сына, чтобы упрочить право потомков на престол.

Движение чего-то белого отвлекает от мрачных дум. Белая кошка с чем-то тёмным в зубах пробегает едва ли не под моими ногами, ныряет в тёмный проём. Тот начинает закрываться — тайный ход, какими пользуются слуги.

В животе звонко урчит. Конечно, я могу позвать слуг, и завтрак принесут, но решаю сама дойти до кухни. Ныряю на тёмную площадку. Дверь закрывается, погружая всё в сумрак. Только сверху льётся неожиданно яркий свет.

А хода вниз нет.

И рычагов, чтобы открыть дверь в коридор, я тоже не нахожу.

Куда я попала?

Схватив подол, осторожно поднимаюсь по каменным ступеням. Немного тревожно, но понимаю, если пропаду — дворец по камушкам разберут, а меня отыщут.

Вверху свет слишком яркий, будто там сияет солнце… Может, попаду к Фероузу? Он маг, возможно, в его власти создать солнечный свет.

Поднимаюсь всё выше. Наконец выглядываю в просторную комнату. Её потолок сияет, заливает сундуки, стеллажи, рамы и подрамники, мольберты и сидящего боком ко мне Императора солнечным светом.

Покусывая кисточку, Император задумчиво смотрит на закреплённый на мольберте холст.

Вздрогнув, поворачивается ко мне, и зелёные глаза забавно округляются. Не могу сдержать улыбки:

— Прости, что побеспокоила.

Император судорожно оглядывается на обращённые лицом к стенам картины. Выдохнув, снова смотрит на меня.

— Попозируй мне, — неожиданно просит он.

Подол выскальзывает из пальцев, шепчу:

— Зачем?

— Ты красивая.

Жгучий румянец заливает щёки, я опускаю взгляд.

— Пожалуйста, — мягкой силе голоса Императора невозможно противостоять.

Киваю. Прядь волос соскальзывает на лицо, я встревожено бормочу:

— Причёска не сделана.

— Это не имеет значения.

Он вскакивает, и его низкий стул падает. Усмехнувшись, Император торопливо передвигает один из сундуков, кладёт на него две испачканные красками подушки.

— У меня не очень удобно, — лихорадочно произносит он и задевает один из холстов, торопливо приставляет к стенке. — Я не вожу сюда гостей…

— Почему? — Странно видеть его таким встревоженным, неловким.

— Я воин. Император. — Он машет на отмокающие кисти. — Живопись — это так несерьёзно.

— А можно посмотреть?

— Мм…

Могу поклясться, Император немного покраснел. И это очаровательно. А я чувствую себя увереннее теперь, когда знаю его тайну, когда вижу таким… живым.

Покусав губу, Император начинает заглядывать на приставленные к стенкам холсты, тщательно оберегая их от моего взгляда. Вытаскивает натюрморт из морских ракушек и цветов. Несколько пейзажей. Я не разбираюсь в живописи, но эти картины нравятся: яркие, полные красивых изгибов. Они не похожи на росписи на стенах дворца, в них что-то чужеродное, но притягательное. Как и он.

Император показывает портрет Фероуза. Старый маг, точно мальчишка, накручивает бороду на палец и улыбается хитро. Показывает Император и развалившуюся на подушках белую кошку с необычной вытянутой мордой.

Поставив эти картины на место, Император снова оглядывает свои повёрнутые к стенам творения и, кивнув, подняв стул, садится за мольберт.

Мне снова неловко:

— Как лучше сесть?

— Как тебе удобно.

— Меня никогда не рисовали.

Мгновение кажется, Император хочет что-то сказать, но переводит взгляд на холст, берёт чёрную палочку грифеля.

— Просто расслабься. — Слабо улыбается. — Считай, что я похитил тебя на несколько часов.

Ответить бы, что меня вовсе не надо похищать: я сама пришла и пришла бы вновь. Но это слишком близко к рвущемуся с языка «Хоть на всю жизнь».

***

Я правлю половиной цивилизованного мира, по моему велению меняются судьбы сотен тысяч людей, и так смешно, что, имея всю эту власть, я не смел пригласить Мун позировать.

Но вот она здесь, в моём тайном убежище. Я рад и смущён. Даже если бы она застала меня нагим, я бы не испытал такой неловкости, как сейчас.

Пальцы слишком напряжены, угольный стержень отказывается воплощать задумку.

Рисовать Мун по памяти проще, чем когда она сидит напротив меня и не сводит своих золотых глаз.

Какой же я идиот, что отдал это сокровище Сигвальду. Где были мои глаза? Почему молчало сердце? Что делал разум?

Мун так близко. По скованности её позы чувствую, что ей столь же неловко, как и мне, но не могу отказать себе в удовольствии побыть с ней наедине.

Требуется время, чтобы сердце чуть успокоилось.

В животе Мун урчит. Я хватаю мешочек, в котором Сефид, эта хвостатая проказница, принесла хлеб с сыром. Роняю приставленный к стенке холст — и слава богам, что это не один из портретов Мун, иначе чувство неловкости стало бы запредельным.

Поначалу Мун отказывается, потом ест с опаской. Еда — хорошее успокоительное, и минут через десять Мун почти весело жуёт бутерброд. А я понимаю, что рисовать её надо так. Оцепенение сходит. Быстро набрасываю линии, берусь за краски.

То, что я рисую, никогда не сравнится с оригиналом, но результат радует. Увлёкшись, я окончательно сбрасывая оковы неловкости.

— Почему ты никому не говоришь своё имя? — неожиданно спрашивает Мун.

Кисточка с жёлтой краской застывает над её нарисованными волосами. Провожу линию полутени.

— Потому что в имени заключена большая сила.

— Ты мог бы назваться ненастоящим именем.

— Если бы все мои подданные считали его моим, оно бы тоже на меня влияло. Проклятия имени очень опасны, они могут…

«…отдать меня во власть духов мест», — едва не произношу я, но вовремя осекаюсь: по легенде я не называю имени, чтобы в будущем упоминание титула стало упоминанием и меня. Но сейчас мне совсем не хочется лгать. И я заканчиваю:

— …навредить.

Снова касаюсь красок, поднимаю взгляд на Мун.

Освещение Сефид хорошо тем, что оно не меняется. Но сама Мун движется, и не так просто уловить её прелестные черты. Я вдруг осознаю, что все прежние портреты просто неживые в сравнении с тем, что создаётся сейчас.

— Чем они могут повредить? — уточняет Мун.

— Подчинить волю, ослабить, обездвижить.

— Разве тебя не защищают маги?

— Фероуз не всесилен. И не вечен. Лучше обезопаситься заранее.

— Понимаю, — вздыхает Мун и опускает взгляд.

По выражению её хорошенького личика, трепету ресниц и пальцев вижу, как терзает её любопытство. Но Мун не спрашивает. Это неожиданно трогательно, ведь женщины очень любопытны.

— Меня зовут Хоршед, — неожиданно признаюсь я. Мун изумлённо смотрит на меня, мне нравятся золотые искорки в её ясных глазах. — Только никому не говори.