Анна Замосковная - Принцесса для императора

— Нет, конечно, нет, — уверяет Мун и, запоминая, беззвучно шепчет моё имя. Это так соблазнительно, я желаю услышать его, и она произносит: — Хоршед… что оно значит?

Не могу удержать улыбку:

— Солнце. Оно значит «солнце», моя луна.

Слишком дерзко! Щёки Мун заливает румянец, она опускает взгляд. Ёрзает на сундуке и роняет подушечку. Торопливо поднимает, отряхивает её:

— Прости.

— Ничего страшного. — Мысленно ругаю себя за несдержанность языка.

Пускаться в объяснения, что я подразумевал её принадлежность своей семье, чересчур глупо, и я делаю вид, что ничего такого не говорил.

Добавляю на палитру красок. Мун о чём-то думает. Дёргает головой и, глядя в сторону, спрашивает:

— Почему ты Сигвальда назвал именем рода его матери? Принято же брать имя от народа отца.

— Чтобы Сигвальд не казался здешним людям чужаком. Его имя значит «Власть победы». Я считал, что это будет символично.

— А я думала, это просьба его матери.

— Она не успела ни о чём попросить. Умерла, не приходя в сознание.

Мун задумывается. Вместо того чтобы рисовать, любуюсь трепетом её ресниц и их теней на нежной коже. Не могу и не хочу шевелиться — так прекрасно это мгновение. Мун проводит кончиками пальцев по коленям. Я почти не дышу, созерцая её…

— А правда, — понизившимся голосом спрашивает она, — что ты хранишь высушенные головы врагов? И моей семьи тоже.

Покачав головой, снова обмакиваю кисть в краску, но не делаю мазка, опускаю её на палитру.

— Хранить части тел убитых врагов — прямой путь к получению проклятия и вечным несчастьям. Некоторые народы так делают, но не мой. Из твоей настоящей семьи мёртвым я видел только короля. Я не мог похоронить его со всеми почестями, чтобы не делать из его могилы места поклонения, но похоронен он достойно, могила освящена жрецами.

— Где? — Мун опять поднимает на меня взгляд, но я не вижу в нём ненависти.

Надеюсь, что не вижу, а не обманываю себя. И всё же когда начинаю говорить, голос вздрагивает:

— На городском кладбище в Старом Викаре. Под чужим именем, конечно… Туда перенесены все останки из фамильного склепа.

— Так ты их не уничтожил?

Останки прежних королей были пунктом торговли между мной и Викаром, так что уничтожать их было глупо, но я обозначаю вторую причину их сохранения:

— У меня не было личных счётов с твоей семьёй, лишь необходимость стереть их из людской памяти, чтобы жаждущие проливать кровь не водрузили на знамёна их мощи и не устроили резню. А это можно было сделать, не навлекая гнев мёртвых.

Прикусив губу, Мун разглядывает свои колени и тонкие пальчики, рисующие на подоле узоры.

— Хочешь там побывать? — неохотно уточняю я: мне не хочется снова цапаться с Викаром, хотя он может и пропустить принцессу к могилам предков.

— Не знаю. — Мун пожимает плечом, осторожно смотрит на меня из-под ресниц. — Подношение к могилам предков помогает заручиться их помощью, но… я вошла в твою семью, не будет ли это… оскорблением.

— Меня это точно не оскорбит, — усмехаюсь я. — Чего не могу сказать о твоих благородных предках. Может, они против браков со всякими там завоевателями пустынного рода-племени.

Робкая улыбка освещает лицо Мун. Улыбаюсь в ответ:

— Вот так, сиди так, попробую передать момент.

Я торопливо исправляю прежние мазки, пытаясь уловить эту чудесную улыбку.

***

Тело невесомо, в груди всё трепещет и поёт. Я улыбаюсь, и солнце, пронизывающее коридоры дворца, улыбается в ответ.

Как же хорошо! Чуть не пританцовываю. Я слишком-слишком счастлива. Даже вымуштрованные ничего не замечать стражники украдкой бросают на меня изумлённые взгляды.

«Успокойся, успокойся», — прошу себя.

Подхожу к затянутому ажурной решёткой окну. Глубоко вдыхаю.

Сад залит солнечным светом, вдали видна тренировочная площадка, на которой машут деревянными мечами стражники.

«Порой Император… Хоршед присоединяется к ним», — думаю я и рассеянно касаюсь губ. Шепчу:

— Хоршед… Солнце.

Как подходит ему это имя, и как жаль, что его нельзя произносить. А сердце пуще солнца греет его доверие. Из-за совета с казначеем и военными Хоршед отложил рисование до завтра, а я мыслями уже там, в завтрашнем дне, снова в тайном убежище.

Мы ведь о стольком можем говорить, Хоршед столько всего может рассказать: о своей родине, входящих в Империю народах, забавных и страшных случаях своей жизни.

В глубине души зарождается тревога, что моя радость не от этого: просто нравится быть рядом с ним, нравится ощущать на себе его пристальный взгляд, видеть, как он творит. И если бы Хоршед снова обнял меня и поцеловал…

Закусываю губу, стараясь изгнать из тела опаливший меня жар, страшную мысль, что я могла бы быть с Хоршедом. Пусть не как жена, но ведь стоит лишиться невинности, и Сигвальд не узнает о моей близости с его отцом, а если понесу, это не страшно, ведь мой ребёнок будет их крови.

Прижимаю ладонь к груди. Сердце почти выпрыгивает.

«Я не должна так думать», — одёргиваю себя, но воображение рисует меня в объятиях императора Хоршеда, и ноги подгибаются.

И я больше не боюсь близости с Сигвальдом, ведь тогда можно будет…

Закрываю лицо руками и мотаю головой.

— Нет-нет, я не должна так поступать.

Но ведь мне пора исполнить супружеский долг. И я направляюсь в свои покои. Стараюсь думать о своих обязанностях перед Сигвальдом, о том, что я должна быть верной женой, но в эти мысли вкрапляются обрывочные видения: Хоршед встаёт из-за мольберта, подходит ко мне и сжимает мои руки. Целует меня. Его пальцы скользят по платью, поднимают его, и вот я уже лежу под сильным телом.

Мне жарко и нечем дышать. Вхожу в свои покои и устремляюсь в спальню. Но там уже слышны стоны и охи.

Останавливаюсь. Пячусь. Снова сажусь в кресло.

Стоны Фриды перемежаются шёпотом. Моё растревоженное воображение ещё ярче рисует меня в объятиях Хоршеда, я почти чувствую прикосновения к коже. Это невыносимо.

Подскочив, ухожу из покоев.

Совсем не хочется оказаться на месте Фриды, но надо. Обязательно надо. Может, нынешней ночью?

Представляю, что я так же лежу на кровати с раздвинутыми ногами, а Сигвальд корячится на мне со своим фиксированным коленом, и к горлу подступает тошнота. Смогу ли я это вытерпеть?

«Пора», — в очередной раз напоминаю себе, но продолжаю смотреть в потолок.

Сигвальд лежит рядом, стоит только протянуть руку, но я этого не делаю.

Предложение исполнить супружеский долг застряло в горле.

Не хочу. Совсем не хочу. Я осторожно выспросила Фриду, и она сказала, что было вовсе не страшно, но я не хочу.

И я лежу, жду, что Сигвальд сам предложит. Он дышит ровно. С Фридой они провели почти целый день, и может у него на меня просто не осталось сил.