Анна Замосковная - Принцесса для императора

Она охватывает лапы хвостом, смотрит на складки покрывала и снова поднимает взгляд на моё лицо, щурится:

— С помощью духов Император захватывал города. Но Викара покорить не смог, поэтому запретил селиться в старом городе, чтобы живущие там люди не питали его силой. Естественно Викар за это возненавидел Императора ещё больше.

— Он называл его сыном… огня и песка.

Кошка закрывает и открывает глаза:

— Викар связан с морем, твои предки по отцу жили на берегах моря, его стихия — вода. Стихия Императора — огонь, солнце. Понятно нежелание Викара отдавать тебя в нашу семью: кровь общих потомков могла стать для него непригодной или недостаточно питательной.

— А теперь Викар…

— Кажется, он уничтожен. Впрочем, о духах трудно сказать такое наверняка.

— Хоршед…

— Лучше называть его Императором, безопаснее.

— Что это за власть имени? Почему она так опасна?

— Потому что вложив силу в чужое имя, можно коснуться магии его обладателя. Ты же видела, как Императора поразила магия Викара. И как Викар поджарился на солнечном огне, — кошка улыбается и издаёт довольное мурлыканье.

Я переползаю по подушкам выше, тяну покрывало на грудь, слишком заметную под тонкой сорочкой.

— А почему Император не убил Викара раньше?

Кошка дёргает хвостом:

— Это трудно. Мы и подумать не могли, что Император способен перейти в состояние духа. К тому же Император вовсе не кровожадное чудовище, он не убивает без необходимости.

Прикрываю глаза. Мне жгуче, до крика стыдно, что из-за меня Хоршед оказался в опасности.

— Где он? — глухо повторяю я.

— В своих покоях. — Кошка вытягивается на кровати.

Под пристальным взглядом небесно-голубых глаз я накидываю халат. Белый дух меня не останавливает.

***

Вот и третий день беспробудного сна Мун прошёл, а я так и не знаю, проснётся она или подонок Викар утянул её за собой.

Наливаю из кувшина в кубок ещё вина. Пряный запах ударяет в ноздри.

И того, почему Мун сказала ему моё имя, я тоже могу не узнать.

Обхватываю золотую ножку кубка. Драгоценные камни упираются в ладонь. Я поднимаю кубок и пью в надежде изгнать мрачные тошнотворные мысли.

Допиваю до дна. Заглядываю в золотую полость.

Поднимаю взгляд, и сердце пропускает удар.

Мун стоит напротив. Шепчет бледными губами:

— Прости. Это вышло случайно. Я ни за что не сказала бы твоё имя, я просто позвала тебя во сне.

Кому другому я бы не поверил, но ей верю безоговорочно. Потому что хочу, чтобы это было правдой. Потому что иначе будет слишком больно.

Она бледна, и я прошу:

— Садись.

Из всех кресел Мун выбирает софу, на которой сижу я. Какая опасная близость.

С тоской думаю о том, что Сигвальд не казался слишком уж обеспокоенным состоянием Мун, и я не понимаю такой холодной любви, ведь во мне всё кипит и пылает.

— Почему ты пьёшь? — тихо спрашивает Мун.

Пряное вино обволакивает рот терпким вкусом, мутит ум, но не освобождает от мыслей о том, что Мун — вот она, рядом, стоит лишь протянуть руку.

— Я несчастен, — шепчу я.

— Разве ты можешь быть несчастен? Ты имеешь всё, что пожелаешь, и владеешь огромной страной …

Но не тобой!

— Иногда этого недостаточно, — невыносимо тянет к ней.

Так не может и не должно тянуть к женщине. Все мысли заняты ей, она вся передо мной. Смотрю и вижу не только красивую девушку. Совсем не вижу в ней жену сына. Я вижу Мун во все моменты наших встреч реальных и вымышленных мною в часы одуряющей тоски по ней.

Вижу лишь желанную женщину, и это невыносимо, страшно.

— Мун… — рука сама тянется к ней. Позволяю пальцам коснуться её губ, очертить.

Зрачки жёлтых глаз расширяются, её дыхание сбивается. Нутром чую — стоит поцеловать эти губы, обнять тонкий стан — и никаких возражений не будет.

С невыносимой ясностью чувствую, что она тоже хочет меня.

Не верю, но знаю.

— Мун, — зажмуриваюсь, чтобы не видеть её, чтобы бороться… с чем и зачем?

— Хоршед…

Её голос — сладкий мёд и хмельное вино, она…

Моя воля разбивается вдребезги. Открываю глаза и хватаю Мун, притискиваю к себе и целую, целую…

***

Не могу сопротивляться охватившему меня волнению и жару. Не хочу. Плавлюсь в сильных и нежных руках, скользящих по моим бёдрам. Тёплые зелёные глаза неотрывно следят за мной, поглощают.

Не хочу думать.

Не хочу бояться, что он оттолкнёт.

Обнимаю плечи Хоршеда и запрокидываюсь, обхватывая его коленями. Запах пряных трав, вина, корицы, тяжесть его тела разливают во мне пламя немыслимого желания.

Фрида права — с любимым не страшно.

Поцелуй за поцелуем. Теперь я жадна до них, дышу ими. Опираясь на локоть, свободной рукой Хоршед скользит по моей груди, судорожно тянет ткань, точно не может терпеть или боится, что нам помешают.

Прижимается лбом к моему лбу. Дыхание обжигает моё лицо:

— Я хочу тебя больше жизни.

Поцелуй мешает ответить. Но я тоже хочу и немеющими пальцами распутываю золотой шнур пояса, чтобы обнажиться перед Хоршедом. Плевать на всё. Распахиваю халат, подтягиваю тонкий подол сорочки.

— Возьми меня, — не узнаю свой сиплый, томный голос.

Хоршед садится на колени и яростно срывает с себя рубаху и дорогой пояс. Я любуюсь мощными мышцами и ужасаюсь боли, с которой он получил столько шрамов. Его высвобождённая плоть больше не пугает.

Сглотнув, окинув меня болезненно-нежным взглядом, Хоршед склоняется. Стальные мышцы прижимают мои груди. Я растворяюсь в поцелуе и ощущениях. Желание слишком велико, от прикосновения между ног я судорожно всхлипываю и подаюсь навстречу.

Он очень горячий, первое мгновение его движения безумно приятно, и вдруг, точно лопается струна, меня пронзает боль. Хоршед застывает. В его ярких глазах — вопрос. Тяжело дышу. Боль медленно отступает, но немного страшно. Потянувшись, Хоршед целует меня в лоб. Утыкается своим лбом возле моего виска. Тяжёлое дыхание над ухом, я дышу в унисон. Тепло возвращается в меня, жар, желание. Словно чувствуя это, Хоршед продвигается дальше так мягко и плавно, что огонь разливается по всему телу. Запускаю пальцы в чёрные кудри, дышу им. Чувствую каждый изгиб сильного тела, каждый вздох. Пальцы Хоршеда оказываются в моих волосах.

— Хоршед…

Слитые в одно целое, дыша в такт, мы лежим, пока боль не отступает окончательно. Упёршись локтями над моими плечами, сложив ладони на моей макушке, целуя в губы, Хоршед начинает двигаться. То плавно, то чуть резче, мелкими уверенными толчками, и я утопаю в сумеречном жару. От низа живота раскатываются волны жара и сладких судорог, каждый толчок — вспышка удовольствия. Хоршед больше не целует, позволяя хватать ртом воздух, стонать, задыхаться.

Я больше не могу гореть от удовольствия, но хочу продолжать. Толчки всё увереннее, резче, и вдруг меня окатывает удовольствием, волна жара прокатывается долго и протяжно, выгибая меня. Вскрикиваю от страха перед этим ослепительным ощущением, невыносимо сильным от того, что Хоршед продолжает двигаться. Судорога катится по телу, сжимая, и когда она отступает, становится спокойно и хорошо.