Януш Красинский - Сын Валленрода

Под Бельфором — еще один поучительный эпизод: словесный поединок командира роты с французским аристократом. Станислав оказался случайным его свидетелем. Было приказано занять часть особняка для размещения личного состава. Они вошли в огороженный высокой стеной старинный парк, куда доступ преграждали массивные железные ворота с надписью: «Attention aux chiens de garde!» «Внимание! Злые собаки!» Автоматная очередь разогнала остервенело лаявших догов с лоснящимися пятнистыми боками, и, миновав шеренгу античных изваяний, охраняющих главную аллею, солдаты взбежали на мраморную лестницу. Тогда этот старик-аристократ в тужурке стал в дверях и загородил проход. Высокий, прямой, монументально-величавый, он заговорил на чистейшем немецком языке: «Что вы здесь ищете?! Вход запрещен. Где ваш офицер?» Солдаты обескураженно остановились. Тут же подошел командир. Отдал честь пожилому господину, а француз заявил взвинченным голосом: «Прошу немедленно покинуть эту территорию: это частное владение. Никакие военные не имеют право становиться здесь на постой. Французское правительство гарантировало неприкосновенность частных владений. Ни один французский солдат не осмелился сюда проникнуть. Право частной собственности является международным правом, и я не пустил бы к себе никого, даже по личному приказу самого генерала Гамелена. Германия также обязана с этим считаться». Офицер сохранял олимпийское спокойствие. Лишь позволил себе заметить, что сейчас идет война. Но это еще пуще раззадорило француза. Если господину офицеру скандал из-за польского Гданьска угодно называть войной, то это его личное дело. Но как бы ни называли эту бессмысленную пальбу, он, француз, здесь хозяин и только ему решать, кто имеет право входить в особняк. Разумеется, он охотно выделит несколько гостевых комнат для, высших офицеров, но требует немедленно убрать нижних чинов. И выражает надежду, что его правильно поймут: раз сюда был закрыт доступ французским солдатам, он не может делать исключения и для немецких. Наиболее правильным ответом французскому аристократу была пощечина. Этого он вполне заслуживал. Старик побледнел, худыми руками заслонил лицо, опасаясь следующего удара, забормотал что-то и умолк. «Вы получили не за то, что запрещали войти сюда моим людям, — сказал командир. — Они и так войдут. А за то, что не пускали французских солдат». Ей-ей, он этого заслуживал. Боль в ноге усилилась. И все еще нельзя было поднять неимоверно тяжелые веки. Откуда-то издали доносился грохот. Это, пожалуй, Бельфор. Город-крепость. Он прикрывал подступы к Бургундским воротам. Когда это было? Вчера, позавчера?.. Первая добрая весь за всю эту кампанию. Наступление приостановлено. Может, теперь начнут французы? Хотя силы там небольшие. Так их информировали. Две французские стрелковые дивизии, гарнизон крепости, вторая бригада спагов и поляки. Это особенно взбудоражило Станислава. Их предупредили, что следует ожидать ожесточенного сопротивления. Бельфор овеян славой 1870 года. Но теперь превосходство на стороне немцев. Седьмая немецкая армия взаимодействовала с танковым корпусом Гудериана. Станислав уже видел немецкие танки в деле. Тяжеловесные французские громадины на гусеничном ходу не имели никаких шансов на успех. Они передвигались как мухи в смоле. Вот бы англичане подбросили какие-нибудь подкрепления. Наверняка подбросят. Будет еще очень жарко. И пусть. Только бы немцы не пошли дальше. Позавчера? Нет, пожалуй, нынешней ночью. Был получен приказ разминировать предполье. Обеспечить безопасный проход танкам. Не знаю, сказал он тогда Пеле, представится ли когда-нибудь еще такой же случай. Тот понял. Однако заколебался. «Боишься?» «Нет. Только это дезертирство, — ответил Пеля. — Fahnenflucht. Ты сбежишь, а твои близкие останутся. И за все заплатят». Станислав возразил, что уже подумал об этом. Ведь у них в штабе свой человек. Пьер Леру. Он оформляет похоронки, и что ему стоит выписать, например, такую: «Ваш сын, Станислав Альтенберг, пал за фюрера и фатерлянд». Подобная формулировка освободит его близких от ответственности. Конечно, это жестоко, но лучше, чем Освенцим. Он уже договорился с Леру, тот согласен. Обещал, что, если они не вернутся, отправит соответствующее уведомление их родным. Пеля позеленел. «Нет, нет… чтобы моим да такую бумагу — никогда! Ни за что на свете!» Испугался, что мать не перенесет такого удара. Станислав опасался не меньше его. Но иного выхода не было. Вдруг подвернется возможность… Каким-то образом удастся успокоить семью — он пытался убедить друга, хотя сам в это не верил. Какой тут мог подвернуться случай? Пеля потирал лоб, бубня вполголоса стандартную формулировку похоронки, применительно к себе и своему семейному положению: «Антон Пеля, ваш сын и брат, пал за фюрера и фатерлянд». Да, это было во сто крат труднее самого побега. Вскоре их повезли на грузовиках в направлении Бельфора. Высадили на опушке леса. Под прикрытием артиллерии двинулись уже своим ходом к обороне противника. За лесом простиралось поле, засеянное гречихой. Миноискатели обнаружили там первые мины. Саперы шли уступом, их редкая цепь часто останавливалась, чтобы извлечь и обезвредить треклятые тарелки. Беззвездное небо изредка освещали французские ракеты. Немецкие снаряды с присвистом пролетали высоко над головой. Дальше — заболоченный луг, кочковатый торфяник, островки непролазного кустарника. В лозняке друзья попытались отстать. Замерли в напряженном ожидании, не заметил ли кто разрыва в цепи. Нет, ни единая душа не заметила. Не слышно никаких окриков. Впрочем, кто бы осмелился кричать под носом у противника? Посидели минут пятнадцать на мокром торфе. Вероятно, цепь ушла вперед… Теперь можно двигаться в избранном направлении. Они были одни на ничейной земле.

Впереди темнела стена леса. Там наверняка противник. Только как подобраться незаметно поближе, чтобы французы услышали их голос? Ползти или идти в полный рост? С белым платком на палке? Смешно. Тьма — хоть глаза выколи. Двинулись на четвереньках. Есть там кто-нибудь на опушке леса или нет никого? А может, их уже взяли на мушку? Ведь могли обнаружить в мутном мерцании падающей ракеты. И ждут, чтобы подошли поближе. Одно движение пальца — и скосят их как миленьких… Нет. Пока тихо. Хоть бы какое-нибудь движение на той стороне. Пора подавать какие-то знаки. Лишь бы не напороться на проволочные заграждения. Ножницы есть, но кто им позволит резать безнаказанно. Это же не полигон. На проволоку вешают консервные банки. Дотронешься — бренчат. «Они нас укокошат, — взволнованно шепчет Пеля. — Как пить дать укокошат, прежде чем доберемся до леса…» «Заткнись! Если хочешь, можешь вернуться». Впрочем, он сам заколебался, не вернуться ли? Всегда можно сказать, что заблудились. Но лес уже близко. Может, там поляки? Еще пятьдесят метров. Локти и колени ободраны до крови. Наконец, добрались. Пусто. Если бы были окопы, то сразу же за крайними деревьями. Нет… ни следа. Станислав и Пеля, тяжело дыша от усталости, присели под деревом. Сквозь пелену облаков проглянула луна. Торфяное болото, которое они преодолели, залило призрачным лунным светом. Наконец-то! Неподалеку от опушки того же самого леса — группа всадников. Плоские каски, короткие карабины, встревоженно пританцовывающие лошади. Спаги — Станислав видел их однажды. Немцы боялись их больше французов. Спаги не любили брать в плен. Станислава бросало то в жар, то в холод. Он даже не знал, понимают ли они по-французски. И пригодятся ли выученные на память фразы. Погибнуть от сабли спага, даже не добравшись до французских частей… Беглецы укрылись за стволами деревьев. Всадники постояли еще с минуту, наблюдая за лугом, потом исчезли в лесной чаще. Станислав и Пеля с тревогой прислушались к топоту копыт. Но арабская кавалерия поскакала в противоположном направлении. Одновременно из глубины леса послышался возглас: «Жюль, давай сюда». Крик повторился несколько раз, Станислав ничего не понял, но кричали, несомненно, по-французски. Сердце подкатило к горлу. Пора! Теперь надо действовать с предельной осторожностью. Затрещал валежник под чьими-то ногами, зашелестели раздвигаемые кем-то ветки. «Ты где, Марсель?» — раздался другой голос. Они увидали француза. Он шел в их сторону, небрежно волоча по земле винтовку. «Я здесь, Жюль», — француз вертел головой, высматривая своего спутника. Надо подождать, пока они сойдутся вместе. Наконец и второй показался из подлеска. Как странно и чуждо прозвучали их собственные голоса: «Не стрелять! Мы поляки!» Оба француза остолбенели как громом пораженные. Опасаясь, что они не поняли, Станислав крикнул еще раз. Французы продолжали стоять столбом. Альтенберг пошел прямо на них с поднятыми руками. За ним осторожно высунулся из-за дерева Пеля. При виде их первый француз отпустил ремень своей винтовки и медленно поднял руки вверх. Второй стоял словно окаменевший, не зная, как ему быть. Спустя минуту и он бросил винтовку и тоже вскинул руки: «Не стрелять! Не стрелять! Конец войне!» Сукины дети! Фронтовые бродяги! И надо же было на таких нарваться. Видимо, давно искали случай сдаться в плен. И счастье им улыбнулось, черт побери! Наткнулись на двух «немцев», которые не имели ни малейшего желания их убивать, да, видно, так испугались внезапной встречи, что даже подняли руки вверх. Дело дрянь. Ведь ясно же было сказано: «Мы поляки!» Не поняли или обалдели от страха? Вдруг французы загалдели, перебивая друг друга и размахивая руками. Они явно требовали, чтобы Станислав и Пеля взяли свое оружие и доставили их куда следует. Станислав попытался вступить с ними в переговоры, растолковать жестами, кто, кого и куда должен отвести, но это было совершенно бесполезно. Французы почти умоляли, чтобы их побыстрее увели отсюда. Недотепы. Первым поднял свой автомат Пеля и разразился потоком отборнейших ругательств. Станислав еще не видел его таким разъяренным. «Давай, давай, неженки! Шагом марш в немецкий плен!» Французы перетрусили, но с заметным удовольствием подчинились приказу. Он погнал их перед собой тем же самым путем, который так нелегко дался ему со Станиславом. Как все это было нелепо и противно. Альтенберг плелся за ним словно побитая собака. Какая ирония судьбы! Они приведут в часть пленных французов! Вдруг что-то со страшной силой грохнуло, полыхнуло, и порыв горячего ветра свалил его с ног. И одновременно — острая боль в бедре. Нет, это была не противопехотная мина. Вокруг уже рвались снаряды, один за другим или несколько сразу, ослепляя вспышками. Вздыбленная артналетом земля обсыпала его с головы до ног. В этом адском грохоте, от которого лопались барабанные перепонки, Станиславу казалось, что какая-то разбушевавшаяся враждебная стихия стремится похоронить его заживо. Во рту и в горле было полно песка, глаза щипало от дыма, а боль в ноге отдавалась во всем теле. Он был уверен, что это конец. Какие-то черные громадины пронеслись мимо него с оглушительным лязганьем. Потом, еще две — чуть в стороне. Он скорее догадался, чем разглядел. Танки Гудериана. Плотнее прижался к земле. Она дрожала, как стальная плита под ударами молотов. Он не помнил, сколько это продолжалось. Пятнадцать минут, час или добрую половину ночи. Уже светало, когда огонь французской артиллерии притих, вернее, чуть отдалился и превратился в мерный глухой рокот. Кто-то потряс его за плечо: «Станислав, ты живой? Сташек, отвечай!» Это был Пеля. Друг приставил ему ко рту горлышко фляги, обжигающая, смешанная с песком струя потекла в горло. Станислав поперхнулся. Боль в ноге сделалась нестерпимой. Он едва не потерял сознание. Перед глазами замаячили силуэты французов. Они подползли к нему поближе и принялись громко выражать свое сочувствие. Один разрезал ему штанину, достал свой индивидуальный пакет и попытался наложить повязку. Станислав оттолкнул его, не стерпев боли. «Проклятые французы! Мы поляки! Скажи им, Пеля, что мы Polonais». Пожалуй, только теперь до них дошло. Перевязывавший француз заглянул ему в лицо, удивленно спросил: «Вы поляки? — Обратился к дружку: — Жюль, они поляки?» Они обменялись еще какими-то словами, которых он не понял. Вероятно, обсуждали это удивительное открытие и то недоразумение, которое произошло в лесу. Вид у них был заискивающий, сконфуженный, словно они поняли, что допустили непростительную ошибку. Один из них, по-видимому желая оправдаться, потерянно развел руками. «Конец войне, конец Франции». Сквозь кроны деревьев недалекого леса уже просвечивало солнце, когда вместе с Пелей они укладывали его на импровизированные носилки.