Януш Красинский - Сын Валленрода

…Он насилу открыл глаза. Костел не костел? Во весь потолок огромная аляповатая картина — полунагие женщины глядятся в озерцо, в стороне лежат на траве овечки, кротко поглядывая на свисающего с ветвей змея, рядом, на скале, косматый и горбатый полукозел-получеловек с дьявольской усмешкой играет на флейте или свирели. Прямо над головой — как фантастическая сосулька — огромная хрустальная люстра. Станислав перевел взгляд ниже и увидел около двадцати коек-раскладушек, с лежащими, как он, ранеными. Возле них бесшумно хлопочут две женщины в белом. Kriegslazarett — военный госпиталь, — мелькнуло в сознании. И, пожалуй, тот самый особняк, который они недавно занимали. Следовательно, он вернулся в ту же самую точку, из которой вышел. Пройдя по кругу, снова очутился там, откуда мечтал вырваться любой ценой. Дьявольский заколдованный круг!

— Вы давно проснулись?

— Минуту назад, сестра. Что со мной?

— Осколочное ранение. Довольно глубокое, но без повреждения кости. Осколок удален. Все в порядке. — Она поправила одеяло и подушку.

— Почему я так долго спал?

— Общий наркоз. Нельзя было иначе.

— До чего же тут чудно́. — Он показал глазами на потолок.

Сестра улыбнулась.

— Французский дворец. Не очень подходящий для госпиталя. Но мы скоро перевезем вас в Бельфор.

— В Бельфор?

— Да. Ждем только, чтобы наши ребята его заняли. Говорят, там есть настоящий госпиталь. Если не разбомбят, мы сможем там устроиться. Но вы об этом не думайте. Главное — полнейший покой. — Она еще раз улыбнулась, выяснила, что ему ничего не нужно, и ушла.

Заботливая, готовая явиться по первому же зову сестра милосердия. Она мечтает об улучшении условий для раненых. Хочет даже, чтобы уцелел французский госпиталь. Все ради своих подопечных.

В распахнутые настежь огромные окна гостиной, превращенной в госпитальную палату, врывались косые лучи солнца. Подсвеченные ими пылинки беспокойно мельтешили, словно приводимые в движение тяжелым, неустанным, далеким гулом артиллерийской канонады. Бельфор. Первая французская крепость, которая упорно сопротивлялась.

«…Мы сможем там устроиться». Трудно было отделаться от ощущения, что слова сестры милосердия звучат как окончательный приговор Франции.

Kameradschaftsabend [7] Товарищеские вечера (нем.) . проводились каждую субботу. Военный госпиталь в Бельфоре был поврежден незначительно, и можно было собираться в большом зале столовой. Это было единственное место, где офицеры сидели за одним столом с рядовыми. Здесь солдатам сходило с рук такое, что никогда не допускалось в другой обстановке. По традиции на этих вечерах позволялось отпускать шуточки в адрес начальства. Никто не имел права обижаться, хотя остроты подчас бывали весьма грубые, критиковалась манера обращения командиров с подчиненными. Разумеется, до определенных пределов. Среди солдат встречались острословы, умевшие балансировать на грани допустимого, прирожденные шутники, выходившие сухими из воды даже тогда, когда позволяли себе далеко не безобидные выпады против наиболее жестоких офицеров. Им удавалось рассмешить не только собравшихся, но и объект шутки. Тут уж веселью не было границ. Станислав не обладал такими качествами и вообще не горел желанием участвовать в подобных развлечениях. То, что ему хотелось сказать о некоторых офицерах, шуткой никак не назовешь, да и вслух произносить было опасно. Поэтому он прослыл угрюмым молчуном, лишенным чувства юмора. Возможно, так оно и было. Падение Франции, капитуляцию Парижа он пережил не менее болезненно, чем сдачу Варшавы. Никакого просвета на затянутом тучами горизонте не видел, и это все более угнетало его. Где-то за Ла-Маншем лежала никем еще не побежденная Англия. Ее могущественный флот блокировал европейское побережье, а ее в свою очередь блокировали немецкие подводные лодки. В целом же там ничего не происходило. И вот вместо военных действий — товарищеские вечера. Сегодня для разнообразия должны были выступать немецкие артисты, приехавшие из Берлина. Места за столиками торопились занять выздоравливающие с забинтованными головами и руками в гипсе. Обильный ужин с французским вином. На эстраде известные немецкие актеры и актрисы. Гвоздь программы, как объявили, — сочинитель блиц-стихов — Blitzdichter.

— Декадентская, прогнившая французская культура должна уступить место нашему национальному духу, — заявил конферансье. — Его воплощают наши художники, артисты, поэты. Я имею честь представить одного из них. Одного из наших выдающихся поэтов — Ганса Кнапке. Прошу назвать какое-нибудь слово, а наш замечательный импровизатор тотчас же сочинит соответствующее стихотворение. Итак, начинаем.

— Жанна д’Арк! — заорал кто-то в конце зала.

— Жанна д’Арк! — поддержали другие.

— Хорошо… Есть предложение взять Жанну д’Арк, — взывал конферансье, затягивая время, чтобы сочинитель мог собраться со своим «национальным» духом. — Все ли согласны с Жанной д’Арк?

Зал захлопал в ладоши.

— Прекрасно… Итак, Жанна д’Арк… Пожалуйста, наш дорогой поэт… Пожалуйста…

Тучный, лысоватый, невысокого роста тип в темном костюме, с плотоядной улыбкой на физиономии подождал, пока зал успокоится, и выпалил четверостишие:

Взрыв хохота, выкрики в честь национального поэта, и нескончаемые аплодисменты. Станислав стремительно поднялся из-за стола и вышел в коридор. Остановившись у открытого окна, он смотрел на убегающую вдаль улицу. По ней двигались подавленные, испуганные жители города. По обеим сторонам мостовой шел патруль полевой жандармерии, останавливая и обыскивая прохожих. Откуда-то издалека доносилось резкое, полное угрозы «Halt! Halt! Hände hoch!» [8] Стой! Стой! Руки вверх! (нем.) Он вдруг почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Это была медсестра. Та самая, которая так заботилась об этом госпитале. Она положила ему на плечо руку и спросила, как он себя чувствует. Он так внезапно вышел из зала, что ей показалось, что… Нет, нет. Ничего особенного. Просто он терпеть не может поэтов и их бездарных виршей. Она удивилась и даже почувствовала себя задетой. Поэзия… Без нее нельзя жить. Поэзия — это цветок души. Есть, например, стихотворение неизвестного немецкого поэта «Лорелея». Она декламировала его в школе, и у нее слезы сами собой катились из глаз. А это, о Жанне д’Арк, не такое красивое, зато очень смешное. Игривая шутка для настоящих мужчин. Она захихикала. Странно, что ему не понравилось. А может быть, он просто не любит француженок? Ее это не удивляет, хотя они хорошенькие и умеют флиртовать. Но очень ветреные и не умеют по-настоящему любить. Любовь для них — только развлечение. Немки гораздо преданнее. И неправда, что им не хватает фантазии в любви. Они умеют расшевелить немецких мужчин, которые часто бывают очень неповоротливы. Она вновь захихикала. Станислав ответил, что охотно даст ей себя расшевелить, и предложил прогуляться. С большим удовольствием, но надо подождать несколько дней. Ему пока нельзя далеко уходить. А болтаться тут, во дворе, не имеет смысла. Они пойдут гулять далеко, чтобы скрыться от посторонних глаз. Может быть, ей удастся научить его ценить поэзию. В любви она необходима. Станислав окинул ее оценивающим взглядом. Миловидная, пухленькая, в его вкусе. И всегда относилась к нему заботливее, чем к другим. Он и сам не раз заглядывал к ней в комнату медсестер поздними вечерами, во время ее ночных дежурств, но визитеров было слишком много, и ему никогда не удавалось остаться с ней наедине. Теперь же этот короткий разговор обещал интересную интрижку. Он охотно согласился с предложением скрыться от чужих глаз, но не изъявил желания учиться любви к поэзии. Он опасался, что она начнет его пичкать какой-нибудь немецкой националистической ерундой. «Вы, наверное, предпочитаете романы?» — спросила она. Он кивнул головой в знак согласия. Тогда она поинтересовалась его любимой книгой. Подумав, он назвал «Крестоносцев». «Крестоносцы»? Этой книги она не знала. «Кто ее написал?»… «Был такой писатель, лауреат Нобелевской премии». Она задумалась. «Не знаю, может быть, я ошибаюсь, Нобель, кажется, был еврей». Он покачал головой, он об этом не слышал. Но тот, кто написал эту книгу, не был ни немцем, ни евреем. И никогда не сочинял глупых стихов о Жанне д’Арк. Медсестра удивилась. «Не был немцем? Кем же он был? Итальянцем? Нет?.. Тогда испанцем, — пыталась угадать она. — Тоже нет? Зачем же читать книги наших врагов?» На это ему нечего было возразить. Какое-то время они молча смотрели в окно. «Франция — прекрасная страна, — сказала она, желая прервать молчание. — Только французы противные. Смотрят на нас как на волков. А мой отец рассказывал, что они такие общительные, гостеприимные…» Станислав взял ее за руку без особой нежности.