Лукьян Горлецкий - Граница

Замечание его помогло мне найти правильное решение. Я не знал, что на противоположном скате горы тоже есть тропа.

И в самом деле, точки, увеличиваясь, двигались вверх. Наш план, так хорошо продуманный, лопнул будто мыльный пузырь.

— И мы поднимемся на эту тропу, — решил я. — Они к нам выйдут.

Мы стали взбираться по скату. Шаркали сапоги, звонко стучали камни. При каждом звуке мы замирали. Камни катились вниз и создавали, как нам казалось, невероятный шум, который отдавался в висках.

На тропу мы выбрались мокрые от пота. Неизвестные, как я и предполагал, шли в нашу сторону. Они были вооружены мультуками — ружьями со спиленными стволами, — такое оружие легко спрятать под одеждой.

Шуляк пропустил их и окликнул. Тот, что шел справа, мгновенно бросился на бойца и схватился за ствол винтовки. Прогрохотал выстрел. Я выскочил из-за камня с некоторым опозданием. Другой повернул назад и побежал в мою сторону. Мы столкнулись лицом к лицу. Мультук он держал впереди себя; ствол скользнул по моей груди и угодил под плащ. В плащ он и выстрелил. В момент выстрела я инстинктивно ухватился рукой за мультук. Неизвестный метнулся вниз, а оружие осталось у меня.

Прыгнул он неудачно — в яму, образованную из наваленных глыб.

Я в ту же секунду ударом свалил его на землю. Вероятно, он потерял сознание. Я связал ему руки и, когда он очнулся, вывел на тропу.

Здесь было светлее. Я вгляделся в лицо задержанного и с удивлением узнал в нем дехканина, которого часто встречал у Сары-Сая.

— О, комиссар, — сказал он, также узнав меня. — Жаль, мимо стрелял.

Второй бандит лежал связанный на тропе. Шуляк, хоть и был ранен, крепко скрутил его ремнем.

На рассвете мы привели задержанных на заставу.

Тревожные дни переживала застава. Шайка Султанбека рыскала по горам Памира, грабила кишлаки. Эти недобрые вести привез из далекого Кара-боло Фаязов. Ему удалось захватить одного басмача и привести на заставу.

Я зашел в канцелярию. На табуретке сидел пожилой человек с продолговатым сухощавым лицом, поросшим черными курчавящимися волосами.

— Моя не сжигает. Не, не! Султанбек сжигает. — В голосе задержанного был страх.

— Ты по-таджикски говори. Я понимаю. Я такой же таджик, как ты. Только я не граблю и не убиваю людей. А таких, как ты, надо убивать. Каждого басмача надо расстреливать! — кричал в ярости Фаязов.

Задержанный тоже закричал, визгливо, умоляюще:

— Убивай не надо. Мой дети есть. Пять будет…

— А-а-а! Смерти боишься? А отвечать за свои черные дела не хочешь?!.

Начальник заставы зажег спичку, прикурил потухшую папиросу и, уже обращаясь ко мне, сказал:

— Ты понимаешь, комиссар! В Кара-боло сожгли на костре уполномоченного. Русского. Коммуниста.

Фаязов с силой бросил спички на стол и вдавил в консервную банку окурок.

— Видал этого типа? — Он кивнул на сидевшего человека. — Вчера схватил у старухи мешок сушеного тута и вырывает. Та вцепилась, кричит, а он бьет ее плетью.

Наконец задержанного увели. Фаязов все не мог прийти в себя.

— Моя воля — расстрелял бы немедленно! — кусая губы, гневно сказал Фаязов.

— А я бы на твоем месте отпустил его домой.

Фаязов посмотрел на меня с недоумением:

— Как? Грабителя? Басмача?

— Вот о басмачах и басмачестве я хотел с тобою поговорить. Я слушал, как ты допрашивал, что говорил о басмачах, как угрожал расстреливать каждого.

— И ты считаешь, что это неправильно?

— Именно так считаю. Ты глубоко заблуждаешься.

— В чем?

— В оценке басмачей. Кто такие басмачи?

На губах Фаязова дрогнула ироническая улыбка:

— А я, думаешь, не знаю, кто такие басмачи. Я восемь лет против них воюю. Вот ты впервые их видишь и учить меня вздумал: кто такие басмачи. Враги! — крикнул он.

— Конечно, враги. Но в борьбе с ними мы должны помнить, как святая святых, что основная масса басмачества — это тот же народ. Да, да, народ! Это бедняки, батраки, трудовой люд. Одних загнали в шайки силой, других заманили обманом. И только небольшую часть составляют баи, муллы, ишаны, их прислужники, грабители и бандиты. Вот это враги, организаторы и вдохновители. А в большей части басмачи — это трудящиеся, это наши люди, будущие рабочие и колхозники. Мы не уничтожать их должны, а вырвать из лап баев. Вот куда мы обязаны направить свои силы.

Фаязов слушал, нервно постукивая пальцами по столу.

— Ты прав, комиссар, — произнес он, нахмурившись. — Я и сам это знаю. Да ничего не могу с собой поделать… Злости у меня много. Она иногда затуманивает сознание… — Он поднялся. Подошел ко мне и заговорил негромко, дружески: — Неважны наши дела, комиссар. Султанбек развернулся вовсю. Сколотил огромную шайку. Разбил ее на мелкие группы, и они носятся по Памиру, нападают на кишлаки. И знаешь что делают? Грабят скот, угоняют за границу и оттуда везут английское оружие.

— Где сейчас Султанбек?

— Говорят, в Кайтузеке. Но я не очень-то верю этим слухам. К тому же он не сидит на месте. А впрочем, все может быть. — Начальник подумал и вдруг оживился. — Слушай, ты завтра поедешь на девятый пост. Это рядом. Там Прищепа и Максимов. Заверни в Кайтузек и разузнай там у дехкан, где может скрываться банда. Возьми с собой семь человек. Больше дать не могу. Пулемет захвати, гранаты… Может быть, небольшая группа тебе и встретится.

На другое утро мы стали готовиться к отъезду. Семь человек — это немного. Но у нас был ручной пулемет и на каждого — по две гранаты. И, главное, у каждого было горячее сердце.

— Дрожи, Султанбек, Мир-Мухамедов на коня садится! — пошутил кто-то из бойцов.

В полдень мы увидели Кайтузек. Безжалостно жгло памирское солнце. Маленький и убогий кишлак одиноко стоял на берегу горной речушки. Вокруг лежала безжизненная долина, покрытая толстым слоем раскаленной гальки: все серо, все выжжено солнцем — и галька, и приземистые скалы, будто вдавленные в землю, и эти два десятка кибиток. Нигде ни рощицы, ни единого деревца, ни кустика. Только у самой речки, по ту и другую сторону, двумя узкими лентами зеленела жесткая, как проволока, трава, на которой паслись овцы, козы и древние обитатели Памира — мохнатые ленивые яки. Наши кони жадно пили воду. Красноармейцы рассматривали кишлак, курили, прохаживались, разминая ноги после утомительного пути.

— Братцы, ключевая вода! — закричал командир отделения Кравцов, и бойцы мигом очутились у источника.

Откуда-то вдруг взялись ребятишки. Сначала стояли в сторонке, поглядывая на нас со страхом и любопытством. Потом один, постарше, что-то сказал остальным. Всей фразы я не понял, но уловил, что мальчуган успокаивает своих товарищей: это не басмачи, это красные солдаты…

Ребята обступили нас. Мальчуган лет десяти приблизился к Мир-Мухамедову и осторожно потрогал горячий от солнца ствол пулемета. Было столько доверчивости в этом жесте, что даже отъявленные шутники молчали, очевидно почувствовав то же, что и я.