Лукьян Горлецкий - Граница

Женщина мыла руки с неохотой и вдруг заметила на Савсан новое, невиданное платье. Она застыла в изумлении, потом медленно поднялась, с удивлением и завистью глядя на Савсан, ощупывала влажными пальцами материю, волосы, охала и ахала.

— Хорошо! — сказала Савсан.

Проводив больную, Савсан и Назик прибежали ко мне, потащили за собой в приемную. Откуда-то появился чай в новеньких расписных пиалах, хлеб, головка овечьего сыра. Мы пили чай и разговаривали. И я все больше убеждался в той разительной перемене, которая произошла в Савсан.

— Теперь в кишлаке есть хлеб, — говорила она по-таджикски. — Дехкане спокойны. Амбар полон. На зиму хлеба хватит…

— А как у тебя с Айдаром? — спросил я.

Савсан помрачнела.

— Не нравится ему новая прическа Савсан, — сказала Назик. — Но ничего, обломается. Привыкнет. К новому люди привыкают с трудом. А мы здесь для того и живем, чтобы в кишлаках прочно селилось новое, светлое, современное.

Мы разговаривали, пили чай, шутили и еще не знали, что беда уже нависла над Рыном.

А беда пришла неожиданно. Ночью на заставу прибежал Кадыр.

— Басмачи убили сторожа и увезли весь хлеб! — срывающимся голосом закричал он.

Весть эта пришла с большим опозданием. Басмачи были уже далеко от кишлака.

Красноармейцы выскакивали во двор, на ходу застегивая шинели, седлая коней.

Колонна промчалась по кишлаку. На несколько минут мы остановились около склада, где собралось уже много людей. Назаршо и Вахид показывали нам рассыпанную по снегу пшеницу, выломанную дверь склада. Басмачи бесшумно сняли сторожа и увезли зерно. Кишлак спал.

— В горах я слышал выстрелы, — сказал Назаршо.

— Это наш наряд столкнулся с бандой, — решил Фаязов. — Может быть, он задержит ее до нашего прихода.

Надо было во что бы то ни стало отбить хлеб у басмачей. Мы спешили. Кони скакали галопом. Выбеленное снегом ущелье сверху было затянуто свинцовыми тучами и напоминало тоннель. Впереди, подстегивая шпорами коня, скакал Фаязов. За ним — Кравцов и я. Позади темным шлейфом тянулась колонна.

Километрах в шести от заставы на снегу заплясали зловещие огоньки выстрелов, и ущелье наполнилось гулом. Стреляли со всех сторон. С правого и левого фланга, со скатов, спереди и сзади, снизу и сверху.

Жарким был этот бой. Но нам не удалось отбить у басмачей хлеб.

Усталые, разбитые, возвращались мы на заставу.

— Ну, комиссар, что мы скажем дехканам? — спросил Фаязов. Лицо его было серым, губы дрожали.

— Скажем правду, — ответил я.

— От этой правды людям не будет легче.

Я и сам понимал это. Рухнули все надежды на то, что можно будет продержаться до весны.

Позади тянулась наша поредевшая колонна. Ехали медленно. Надо было везти раненых. Наряд, столкнувшийся с басмачами в горах, погиб. Тяжко было на сердце.

— Может быть, попробовать послать экспедицию в Хорог? — не очень-то уверенно спросил я.

Фаязов вскинул на меня удивленные глаза:

— Бредишь, комиссар. По такому снегу…

— Но ты же мог один пойти к басмачам только с гранатой, — проговорил я. — Разве это легче, чем пробиться через перевалы?

Фаязов молчал. Густые брови его были насуплены.

— Я уверен, если послать несколько бойцов вместе о колхозниками, они пробьются, — сказал я.

Начальник хмуро взглянул на меня, но во взгляде его уже не было удивления.

— Может быть, пробьются… — произнес он.

И через несколько дней кишлак провожал в дальний и трудный путь «хлебную» экспедицию: троих бойцов, которыми командовал Максимов, и семерых колхозников.

Наша «хлебная» экспедиция вернулась через неделю. Люди не смогли одолеть перевал. Даже первый. А сколько их было на пути!..

Измученные, обросшие, исхудавшие, бойцы и колхозники понуро ехали по кишлаку. Дехкане выходили из кибиток, молча глядели вслед всадникам. Рухнула последняя надежда.

Фаязов угрюмо, покусывая губы, выслушал доклад Максимова.

— Что будем делать, комиссар? — спросил он тихо и встревоженно.

— Надо немедленно созвать открытое партийное собрание, — ответил я. — Решим. Есть еще выход.

— Какой?

— Прищепа скажет, сколько еще своих припасов мы можем выделить дехканам. Поговорим с бойцами; может быть, организуем охоту…

Начальник заставы взглянул на меня повеселевшими глазами.

— Верно, Петр. Охота… И в конце концов не на острове же мы! Обратимся за поддержкой на соседние заставы…

Он впервые назвал меня по имени, просто по имени, очень тепло, по-дружески.

И собрание состоялось. Было решено организовать охоту и попросить помощи на соседних заставах. Фартухов подсказал, что можно еще заняться рыболовством: в озере и в незамерзающих быстрых горных речках много рыбы.

— Отныне, — сказал Фаязов, — помощь кишлаку — это для нас такое же важное дело, как борьба с врагами.

Прямо с собрания мы с Фаязовым, Назик и Прищепой пошли в канцелярию и долго сидели там, подсчитывая, сколько сможем выделить продуктов для кишлака и на сколько времени этих продуктов хватит.

В эти тревожные дни мы усилили охрану границы, но зато совершенно забросили боевую учебу: все наши силы были брошены на спасение людей от голода. Вместе с жителями кишлака мы охотились за козлами, глушили гранатами рыбу в озере и реке, делились своими запасами муки, словом, как могли поддерживали жизнь населения. Работали до изнеможения.

Помню, утром я пришел с границы и сразу же, несмотря на усталость, стал собираться на озеро. Надо было сменить Фаязова. Он глушил рыбу.

Стоял холодный пасмурный день. Под ногами скрипел снег. Вдали показалось озеро. Оно чернело огромным круглым пятном, точно было заполнено не водой, а нефтью. На берегу несколько мальчишек с мешочками, В легких халатах и тюбетейках, посиневшие от холода, они толкаются, прыгают, ожидая рыбы.

Причалила лодка. На берег спрыгнул Фаязов в мокрой шинели. Он пожал мне руку и сказал:

— Тебе, комиссар, придется быть тут до утра. Вот гранаты. Пять штук. До утра хватит. Только будь осторожен.

В лодке оставался Кадыр. Он сбрасывал рыбу на берег. Дети, визжа и толкая друг друга, подбирали ее и наполняли сумки.

— Салом, Крылов, — крикнул Кадыр. — Махорка есть?

— Найдется.

Мы кружили по озеру и собирали рыбу. А когда лодка наполнялась, отвозили к берегу.

Под вечер на смену Кадыру пришла Савсан.

— О, Петр-ака, салом! — сказала она, вытащила из мешочка лепешку и разделила ее на три части. Одну дала Кадыру, другую — мне.

Когда Кадыр ушел, Савсан прыгнула в лодку. Она села напротив меня и постучала по дну сапогами. На ней были ватные красноармейские брюки, старый, засаленный полушубок.

— Савсан, ты сойди на минуту, я взорву гранату, а то рыбы нет, — попросил я.