Лукьян Горлецкий - Граница

— Садись на лошадь и плыви, а я посмотрю, как это у тебя получится, — ворчал Кравцов. — Потом вернешься и вторую переправишь.

Мир-Мухамедов посмотрел на Кравцова расширенными зрачками, как на сумасшедшего. Но другого ничего нельзя было придумать, и он начал сталкивать коня в воду. Конь упрямился, фыркал, вставал на дыбы. Тогда я столкнул другую лошадь и вскочил на нее. То же самое удалось сделать и Мир-Мухамедову. Течение подхватило нас и понесло с огромной быстротой, швыряя из стороны в сторону, обдавая брызгами. Ноги были в воде, и казалось, что колени кто-то сдавливает, как клещами. Иногда лошади совсем уходили под воду, и нас с головой накрывало волнами. Но мы крепко держались за седла, зная, что, если слетишь с коня, погибнешь. Вот ущелье. Мы направляем туда коней, и нас выбрасывает на берег.

Отряхиваемся, выливаем из валенок воду и быстро ведем коней. Все на нас мокрое. Холод прожигает до костей. Коченеет тело. Как мы ни пытаемся согреться быстрой ходьбой, ничего не помогает. К нам бегут красноармейцы. Терпения нет. И мы тут же, на снегу, сбрасываем мокрую одежду. Бойцы нам суют свои брюки, валенки, портянки, шубы — еще теплые. Но и это не спасает от холода. Тогда одни начинают растирать нас снегом, другие разжигают костер. Обогреваемся, сушим одежду. Наступает успокоение.

— Вот мы и опять победили, — говорит радостно Кравцов.

Показалась знакомая двуглавая вершина перевала. Я всю дорогу думал, как мы с вьюками переберемся через это опасное место.

— Надо развьючивать караван и все мешки переносить на плечах, — предложил я.

— Развьючивать коней! — подал команду Кравцов. Он первым взвалил на спину белый мешок и, чуть наклонившись, двинулся вперед. На опасных местах он придерживался рукою за скалу. Совсем согнулся под мешком маленький коренастый Мир-Мухамедов. Положив на плечо мешок, ровно и легко шел Айдар.

Росла гора мешков за выступом. Прищепа, Айдар, Вахид и Мир-Мухамедов на той стороне вьючили коней.

На третий день мы ехали уже по участку нашей заставы. Радостное волнение светилось в глазах людей — людей, исполнивших свой долг. Показалась белая Рынская долина, наискось пересеченная пунктиром тропы. На пригорке приветливо поглядывали на нас три домика заставы. Праздничными показались припорошенные снегом квадраты кибиток Рына, щедро залитых веселыми лучами солнца.

— Здравствуй, Рын! Как ты живешь тут, наш страдалец? — кричал неугомонный Кравцов.

Нас заметили. Около заставы появился красноармеец, потом высыпал на пригорок весь личный состав. И кишлак ожил. Дети, старики, женщины машут руками, что-то кричат. Кто-то из кишлака бежит через снежное поле. Я узнаю Савсан. Смотрю на Айдара. Его глаза сияют. Он машет рукой и, не выдержав, пускает коня в галоп навстречу девушке. И я думаю о том, что настоящая любовь сильнее всего на свете. Это она, любовь, заставила наконец Айдара понять, что теперь, в новое и светлое время, женщина живет не только для того, чтобы, как это бывало прежде, прислуживать мужу, забитая, робкая. А может быть, не только любовь к Савсан победила в Айдаре упрямство и вбитые в него кнутом Султанбека привычки?

Голова каравана заворачивает в кишлак. И уже слышны крики радости, ликования, на глазах женщин — слезы радости.

Я иду с Вахидом навстречу бегущим людям. Вижу кожанку Назик.

— Вахид! — кричит она и целует его и меня. — Как мы вас, дорогие мои, ждали! Как мы волновались за вас!..

Остановился караван, и его со всех сторон окружили ликующие дехкане. Они обнимают, целуют бойцов, односельчан…

Неожиданно передо мною появился Фаязов. Мы по-братски обнялись.

Жмет мне руку Назаршо:

— Большой рахмат тебе от дехкан.

Около коня согнулся Прищепа. Иранак стряхивает с его плаща муку и что-то говорит.

Это был незабываемый день.

А через месяц, когда начал таять снег в горах, пришел приказ о моем переводе на другой участок, за полторы тысячи километров от Рына. Больше я не видел Савсан.

Я сидел на камне возле палатки с красным крестом. Вокруг раскинулся лагерь геологов. В памяти моей живыми картинами вставало прошлое. И еще не верилось, что вот в этой палатке перевязывает раненого геолога она — наша Савсан. Но я слышал ее голос, ласковый, успокаивающий. Он почти не изменился с тех пор, ее чудесный голос…

Два санитара вынесли на носилках раненого. Савсан шла рядом.

— Я сейчас, Петя! — улыбнулась она и наклонилась к больному, поправляя повязку.

Раненого осторожно положили в машину. Заурчал мотор. Переваливаясь, как утка, машина двинулась с места. Савсан проводила ее взглядом и, когда она скрылась за поворотом, вернулась ко мне.

— Кто бы мог подумать, что мы встретимся! — воскликнула она, присаживаясь рядом. — Ну рассказывай. Все рассказывай. Как ты жил, что делал… Я обо всем хочу знать.

— Нет, это я хочу знать обо всем, — засмеялся я. — Вот ты знаешь, Савсан, я сейчас сидел и вспоминал те давние годы. Я обо всем вспомнил. Но я не знаю, что было с тобой, после того как я уехал из Рына.

— А что было… — Савсан задумалась и вздохнула. — Осенью я уехала в Хорог — учиться. Это наша Назик мне помогла. Она сказала, что мне непременно нужно учиться на доктора. Айдар уехал вместе со мной. Вместе учились и работали. В один и тот же день вступили в партию.

— Айдар? В партию? — не поверил я.

— Да. Он стал настоящим коммунистом. И учился замечательно. Ведь я знала: он очень хороший. Иначе и замуж за него не вышла бы… — Лицо ее вдруг потемнело. — Погиб он… Сын у меня растет. Айдар. Такой же богатырь, как отец.

— И, наверно, такой же упрямый, как ты, — добавил я.

— Да, упрямства у него хватает, — кивнула Савсан. — Но это хорошее упрямство. Это — упорство. Ведь я тоже была упорной.

Мы говорили и не могли наговориться. О судьбе некоторых моих бывших друзей-сослуживцев знал я сам, о том, куда девались другие, рассказала Савсан. Фаязов погиб во время войны под Варшавой. Назик живет в Душанбе. Бывший старшина Прищепа сейчас председатель большого колхоза на Украине. Он женат на учительнице Иранак.

— А Мир-Мухамедова я встречала в Алайской долине, — говорила Савсан. — Знатный чабан, Герой Социалистического Труда.

Не знали мы только ничего о Кравцове и Максимове.

От воспоминаний о наших товарищах мы как-то незаметно перешли к воспоминаниям о тех событиях, которых ни она, ни я не сможем, конечно, забыть никогда в жизни. То и дело, перебивая друг друга, мы говорили: «А помнишь?», «А помнишь?»

Справа, в стороне ущелья, послышались звонкие голоса. К нам шли какие-то люди с палками в руках, а рюкзаками за плечами.

— Туристы, — сказала Савсан. — Их здесь много проходит летом.

Она задумчиво смотрела на идущих мимо юношей и девушек, молодых, счастливых, звонкоголосых… О чем думала она? Может быть, о том, что у сегодняшней юности дороги легче. А может быть, о том, что не зря прожили и мы свою юность. Не зря воевали за право теперешней молодости быть счастливой!..