Генри Хаггард - Рассвет

— О… правда? — пролепетал Артур, чувствуя себя полным дураком.

— Чистая правда, но такому искушению сопротивляться трудно, — и она мило улыбнулась леди Флоренс, — неудивительно, что вы ошиблись. Поскольку вид ваш выражает полное раскаяние, вы будете прощены. Агата, дорогая, попросите лакея подойти к оркестру и передать, чтобы они сыграли еще один вальс, « La Berceuse » [11] «Колыбельная» Шопена. , перед тем, как прозвучит «Боже, храни королеву».

Артур прекрасно чувствовал, хоть Милдред и говорила весьма учтиво, что она едва сдерживает гнев; он осмелился бросить на нее короткий взгляд и увидел, что глаза ее сверкают огнем. Впрочем, гнев делал ее только красивее, придавая еще больше достоинства и очарования ее милым чертам. Кроме того, она не позволяла ему вырваться наружу.

Милдред чувствовала, что назревший кризис слишком серьезен, чтобы свести его к шутке. Она понимала, насколько маловероятно, что ей когда-либо выпадет более удачный шанс завоевать Артура, ибо зеркала говорили ей, что сейчас она выглядит самой прекрасной женщиной в мире. Кроме того, сейчас вокруг нее сошлись все соблазнительные обстоятельства, которые могли помочь заставить молодого человека, как бы сильно он ни был предан другой, совершить или сказать какую-нибудь неосторожную глупость. Звуки музыки, великолепная обстановка, насыщенный аромат цветов, сладострастная зыбь танцев и, наконец, но отнюдь не в последнюю очередь, ее грациозная фигура и сверкающий взгляд прекрасных глаз — всего этого было бы достаточно, чтобы сделать дураками девяносто девять из ста молодых европейцев — осознание этого помогало ей. К этому следовало прибавить ее решимость, ту сосредоточенную силу воли, направленную на единственно важную для нее цель — и если была хоть какая-то истина в теориях о воздействии одного духа на другой, все это вместе не могло не повлиять на того человека, ради которого все и затевалось.

— Итак, Артур.

В комнате было почти пусто, потому что уже начинало светать, когда они вместе поплыли в танце. О, какой это был вальс! Словно воплощенный дух танца овладел обоими. Она божественно вальсировала, и почти ничто не мешало им двигаться. Они неслись все дальше и дальше, а музыка то поднималась, то опускалась над ними чарующими волнами. Вскоре для Артура все странным образом изменилось. Всякое чувство смущения и сожаления исчезло из его разума, теперь он, казалось, был способен вместить лишь одну идею самой простой и в то же время самой возвышенной природы. Молодому человеку казалось, что он на небесах… с Милдред Карр. Дальше, дальше… теперь он не видел ничего, кроме ее прелестного лица и ярких вспышек бриллиантов, не чувствовал ничего, кроме тепла ее тела и окутывавшего ее нежного аромата, не слышал ничего, кроме мягкого звука ее трепетного дыхания. Он крепче обнял ее, не чувствуя ни усталости в ногах, ни тяжести в легких; он мог бы танцевать так вечно. Но слишком скоро музыка с треском оборвалась — и вот они стоят, тяжело дыша и сверкая глазами, там, откуда начали танец.

Рядом, зевая, сидела мисс Терри.

— Агата, попрощайтесь за меня с гостями. Мне нужно подышать свежим воздухом. Дайте мне стакан воды, пожалуйста, Артур.

Он так и сделал и, чтобы успокоить свои нервы, взял себе бокал шампанского. Он больше не думал ни о тревоге, ни об опасности, теперь ему тоже не хватало воздуха. Они вышли в сад и, по общему молчаливому согласию, направились к музейной веранде, которая, как оказалось, была совершенно пуста.

Ночь, близившаяся к концу, была прекрасна. Далеко на западе заходящая луна погружалась в серебристый океан, в то время как первые розовые отблески зари брезжили на востоке. В сущности, это была очень опасная ночь, особенно после танцев и шампанского — ночь, заставляющая людей делать и говорить прискорбные вещи, ибо, как глубокомысленно заметил один из поэтов — кажется, Байрон? — на Луне временами бывает сам дьявол.

Они стояли и смотрели на мягкое великолепие заката ночного светила, прислушиваясь к шагам и восклицаниям последних уходящих гостей, затихающим в тишине, и к шепоту тихого моря. Наконец, Милдред заговорила, очень тихо и мелодично.

— Я была зла на вас. Я привела вас сюда, чтобы отругать, но в такую ночь я не могу найти в себе мужества на это.

— За что же вы хотели меня отругать?

— Ничего, пустяки, все уже забыто. Посмотрите на эту заходящую луну и серебристые облака над ней. — И она опустила руку, с которой сняла перчатку, на его руку.

— А теперь посмотрите на меня и скажите, как я выгляжу и как вам понравился бал. Я устроила его, чтобы доставить вам удовольствие.

— Вы выглядите прелестно, до опасного прелестно, и бал был великолепен. Пойдемте.

— Вы находите меня прелестной, Артур?

— Да — и кто бы не находил! Но нам пора идти…

— Останьтесь ненадолго, Артур, не оставляйте меня. Кажется, ожерелье расстегнулось… Сделайте одолжение, застегните его, Артур.

Он склонился над ней, но его руки слишком сильно дрожали, чтобы выполнить эту просьбу. Глаза Милдред сияли прямо перед ним, ее ароматное дыхание играло на его лбу, и ее грудь вздымалась под его дрожащей рукой. Она тоже была взволнована; легкая дрожь пробежала по ее телу, румянец то появлялся, то исчезал на шее и лбу, а в нежных глазах появилось мечтательное выражение. Под ними, внизу море играло свою нежную музыку, а над ними ветер что-то шептал деревьям. Вскоре его руки опустились, и он застыл, как зачарованный.

— Я… не могу… Почему ты так выглядишь сегодня? Ты околдовываешь меня…

В следующее мгновение он услышал вздох, сладкие губы Милдред коснулись его губ, и она оказалась в его объятиях. Она замерла у него на груди совершенно неподвижно, но в этот миг — миг смятения и безумия, грозивший смести в пропасть все принципы и обещания — перед глазами Артура вдруг пронеслась иная картина. Словно в видении, он увидел тусклый английский пейзаж, серые развалины древнего аббатства — и самого себя в их тени… себя, сжимающего в объятиях другую, более прекрасную женщину. В голове его зазвучал тихий, нежный голос: «Покинь меня — я все равно буду благодарить тебя вечно за этот час невероятного счастья…»

Чары спали. Смятение исчезло, туман в голове развеялся — и теперь в ночи перед ним сиял лишь свет долга, чести и любви.

— Милдред, дорогая Милдред, так нельзя. Садитесь. Я хочу поговорить с вами.

Она побледнела и, не говоря ни слова, выскользнула из его объятий.

— Милдред, вы же знаете, что я помолвлен.

Губы ее пошевелились, но ни звука не сорвалось с них. Милдред собралась с силами.

— Я… знаю.

— Тогда зачем вы искушаете меня? Я всего лишь мужчина и в вашем присутствии слаб, как вода. Не заставляйте меня вести себя бесчестно по отношению к себе — и к ней.