Генри Хаггард - Рассвет

— Тише! — воскликнула она. — Вы слышите?

— Что именно?

— Это лошадь леди Беллами… большая черная лошадь, которая так быстро скачет…

— Я ничего не слышу, Анжела.

— Но я слышу. Она еще далеко, на большой дороге… она скоро будет здесь… эта лошадь так быстро скачет…

— Чепуха, Анжела, это просто какая-то лошадь…

Однако пока мистер Фрейзер говорил, отчетливо послышался топот копыт могучего животного, очень быстро бегущего рысью.

— Вот и они — дурные вести, злые вести… и это она несет их!

— Чепуха, дорогая, я уверен, что кто-то просто хочет повидать твоего отца.

Прошла минута — и в коридоре послышались шаркающие шаги миссис Джейкс, теперь единственной служанки в доме.

— Не оставляйте меня! — сказала Анжела мистеру Фрейзеру. — Господи, дай мне силы вынести это, — продолжала она, едва дыша.

Девушка так и стояла, глядя пустыми глазами на дверь, бледная, с вздымающейся грудью. Сила ее беспокойства до некоторой степени передалась и мистеру Фрейзеру, ибо мало что, кроме, пожалуй, энтузиазма, может быть более заразительным, чем беспокойство; он тоже встал и замер, чего-то ожидая.

— К вам леди Беллами, — сказала миссис Джейкс, просунув голову в приоткрытую дверь.

В следующую секунду гостья вошла в комнату.

— Я должна извиниться за то, что побеспокоила вас за обедом, Анжела, — торопливо начала она, но тут же осеклась.

Было что-то очень странное в том, как ее принимали; и мистер Фрейзер, и Анжела были словно высечены из камня, ибо ни один из них не двигался.

Стоя так в тишине, ожидая чего-то, все трое представляли собой странную картину. На лице леди Беллами застыло выражение суровой решимости и сдерживаемого волнения, как будто она собиралась совершить преступление.

Наконец она нарушила молчание.

— Я принесла вам плохие новости, Анжела, — сказала она.

— Что вы хотите сказать? Говорите же, быстро! Нет, постойте, выслушайте прежде меня. Если вы пришли сюда со злом в сердце или с намерением обмануть или предать, не торопитесь отвечать мне. Я одинока, у меня почти нет друзей и нет никаких прав, кроме права на сострадание; но не всегда так легко иметь дело с такими, как я, поскольку и у нас есть защитник, мести которого боитесь даже вы. Итак, любовью Христовой и именем Бога, сотворившего вас, заклинаю — говорите мне только ту правду, которую вы произнесете на Его суде. Теперь я готова и слушаю.

При этих словах, произнесенных с такой яростной искренностью и таким тоном, который делал их почти ужасными, мгновенное выражение страха промелькнуло на лице леди Беллами, но исчезло так же быстро, как и появилось, и жесткий, решительный взгляд вернулся. Таинственные глаза стали холодными и блестящими, голова поднялась. В этот момент леди Беллами отчетливо напомнила мистеру Фрейзеру кобру в раздувшемся капюшоне, готовую нанести смертоносный удар.

— Я должна говорить в присутствии мистера Фрейзера?

— Говорите!

— Да что толку в этих высокопарных разговорах, Анжела? Вы, кажется, знаете мои новости еще до того, как я их сообщу, и поверьте, мне очень больно их сообщать. Он мертв, Анжела.

Кобра ударила, но яд еще не начал действовать. Мистер Фрейзер ахнул и наполовину сел, наполовину упал в свое кресло. Шум привлек внимание Анжелы, и, прижав руку ко лбу, она повернулась к нему с легким смешком.

— Разве я не говорила вам, что эта злая женщина принесет дурные вести?

Затем, обращаясь к леди Беллами, она сказала:

— Прекратите, вы забыли, что я вам сказала! Вы говорите неправду. Артур мертв! Как Артур может быть мертв, а я жива? Как получилось, что я не знаю о его смерти? О, стыдно лгать, это неправда, он не умер.

— Мне кажется, я взвалила на себя неблагодарное и мучительное занятие, — хрипло сказала леди Беллами, — но, если вы мне не верите, то взгляните вот на это. Вам ведь известна эта вещица, не так ли? Я сняла это кольцо, как он и просил, с его мертвой руки, чтобы вернуть вам.

— Если мистер Хейгем и мертв, — подал голос мистер Фрейзер, — то откуда вы знаете, где он умер и от чего?

— Я знаю это, мистер Фрейзер, потому что мой печальный долг состоял в том, чтобы ухаживать за ним во время его последней болезни на Мадейре. Он умер от кишечной лихорадки. У меня есть копия свидетельства о его погребении, которую я взяла в португальском реестре. У бедного юноши, похоже, не было живых родственников, но сэр Джон общался с его семейным адвокатом. Вот свидетельство, — и она протянула мистеру Фрейзеру бумагу, написанную по-португальски и официально заверенную печатью.

— Вы говорите, — вмешалась Анжела, — что сняли это кольцо с его мертвой руки, с руки, на которую я его надела. Я вам не верю. Вы выманили его у живого Артура. Не может быть, чтобы он умер, потому что, если бы он умер, я бы это почувствовала. О, Артур! — и в отчаянии она заломила руки и подняла к небу полные муки глаза. — Если ты умер, приди ко мне, дай мне увидеть твое лицо и услышать шелест твоих крыльев. Неужели у тебя не осталось голоса в смертной тиши? Вы же видите, он не приходит, он не умер… если бы он умер, Небеса не смогли бы удержать его вдали от меня, а если бы и смогли, то скорее отправили бы меня к нему.

— Дорогая, дорогая моя! — испуганно воскликнул мистер Фрейзер. — Не Божья это воля, чтобы мертвые возвращались к нам таким образом.

— Моя бедная Анжела, почему вы мне не верите? Неужели вы думаете, что я хочу специально мучить вас, говоря неправду о вашем возлюбленном? Эта идея абсурдна. Я хотела хранить кольцо у себя, пока вы не успокоитесь, но у меня есть для вас еще и письмо. Прочтите и убедитесь сами.

Анжела едва ли не вырвала листок из протянутой руки леди Беллами. Он был покрыт почти неразборчивыми, прыгающими строчками.

«Дорогая, до свидания. Я умираю от лихорадки. Леди Беллами заберет твое кольцо, когда все закончится. Постарайся забыть меня и быть счастливой. Слишком слаб, чтобы писать дальше. До свидания. Бог храни…»

Внизу этого почти нечитаемого письма было нацарапано слово: «АРТУР».

Анжела медленно прочла его — и яд, наконец, подействовал. Девушка больше не кричала, не звала Артура; она была ранена в самое сердце, и весь свет погас в ее глазах.

— Это его почерк, — медленно произнесла она. — Прошу прощения, леди Беллами. С вашей стороны было очень мило ухаживать за ним…

Затем, прижимая письмо к груди одной рукой, другой она наощупь помогла себе добраться до двери.

— Очень темно здесь… — произнесла она растерянно и тихо.

Глаза леди Беллами торжествующе блеснули, и она застыла, наблюдая за жалким зрелищем человеческих страданий с таким же любопытством, с каким римская матрона смотрит на умирающего гладиатора. Когда Анжела подошла к двери, все еще прижимая письмо к сердцу, она снова заговорила: