Лидия Бормотова - Степной принц. Книга 1. Горечь победы

Чокан подошёл и остановился в трёх шагах. Теперь стало особенно ясно, кто в четвёрке киргизов главный. Три взрослых нукера остались в стороне, зоркие и настороженные, а переговоры вёл молодой. «Султан» – решил для себя Баюр. Обмена рукопожатием не было, сразу зазвучала речь, к великому сожалению волхва, до него недосягаемая. Предводитель даже улыбнулся, слушая поручика. Однако, наслышанный о восточном коварстве, когда льстивые речи и показная ласка скрывают кровавые замыслы, наблюдатель не испытал облегчения и оптимистичных выводов не сделал. Издали казалось, что ведущую роль в переговорах играет Чокан. Это если судить по его уверенности, несгибаемой спине и напротив – смиренному, даже несколько застенчивому виду собеседника, который прикладывал к груди маленькую, по-женски изящную руку. Но вот он начал отвечать. И его портрет замечательно преобразился, лицо оживилось, глаза вспыхнули, быстрая речь, хоть и неслышимая волхву, даже в отдалении являла характер, энергический, завораживающий, что подтверждала выразительность всего его облика. Не только одухотворённого лица, но и всей ладной фигуры. Про таких людей говорят, что они владеют ораторским даром, который увлекает толпу, ведёт за собой. А божья искра не имеет возрастных предпочтений и поселяется иногда в юной душе.

Джексенбе, не поднимая головы и, кажется, не чувствуя, что в подбородок впился камень, сдавленно выхрипнул:

– Сыздык.

– То есть? – Баюр подумал сначала, что тамыр ругнулся, но в чей адрес и по какому поводу, не понял.

– Сын Кене-хана… Все привыкли звать его Садык.

У Баюра вспыхнул в голове пожар. Слово, как искра в соломе, взметнуло пламя до неба. Кто не слышал о непокорном и воинственном султане Кенесары Касимове, который в течение десяти лет вёл войну против колониальных захватов степей Белым царём, кокандским ханом? Его слава летела далеко. Одни его боготворили, другие боялись, сам же он, помимо сражений, не гнушался ни грабежом караванов, ни разорением киргизских аулов, признавших русское подданство. Однако с его гибелью война вроде бы прекратилась… Значит, вот оно как обернулось. Подросли сыновья… Что на уме у этого Садыка-Сыздыка? И что у Чокана? Даже если султан султана не тронет (эта надежда висела на волоске), надо быть начеку… И есть ли угроза от этой встречи поручику и задуманному им путешествию? И вообще, какого чёрта этот упрямый мальчишка попёрся к потомку мятежного хана? Бесчисленные вопросы, один другого острее, ядовитее, безнадёжнее, сталкивались в голове волхва, будто в бурлящем котле, путались и разбивали лбы в тупиках. Если Чокан вернётся (а что, может не вернуться?) и соизволит осветить потёмки – разберёмся.

Затаив дыхание, Баюр следил за малейшим движением рук сына Кенесары, взлетающих согласно с взволнованной речью, за выражением глаз, посеребрённых ночным светилом, за неподвижными нукерами, ожидающими знака своего предводителя, и крепче сжимал ружьё. Впрочем, сам разговор был намного короче, чем череда вопросов, предположений и страхов в голове волхва, если бы их высказать вслух или написать на бумаге, а не позволить им по естественному обыкновению всем вместе, единой ослепительной молнией озарить сознание.

Лица Чокана видно не было, а по деревянной спине догадаться о его мыслях и чувствах не представлялось возможным, разве что о напряжённости, сковавшей его и пригвоздившей к месту.

Но вот Садык замолчал, внимательно глядя на отвечающего ему поручика, пожал плечами и повернулся спиной. Так поворачиваются к тем, кому доверяют, к тем, кто не способен на подлый удар, или надеются на своих защитников. Он вскочил на коня и, пока киргизы, следуя его примеру, забирались в сёдла, обернулся к поручику, что-то сказал с усмешкой и углубился в густые кустарники пологого холма. За ним последовало его сопровождение. А Чокан так и остался стоять изваянием.

– Ушли… – без особой уверенности прошептал Джексенбе, снимая шапку и вытирая рукавом пот со лба. Он только сейчас понял, что без рассуждений бросился бы на защиту случайно прибившегося к ним с тамыром переодетого офицера и его опасной тайны, возникни такая необходимость. Даже против сына хана Кене! Когда и какой силой этот парень сумел завладеть его душой, он не заметил и внятно объяснить не смог бы. Скорее всего, в этом повинен Баюр, безоговорочно взявший поручика под своё крыло. А побратимы едины в помыслах и желаниях. По правде сказать, во всё время напряжённого ожидания ему несколько раз казалось, что уже вот… вот… пора нажать курок. Но волхв застыл каменным идолом, а подталкивать его к решительным действиям и советовать он не решился. Не иначе мудрые духи сдержали его палец, а они никогда не ошибаются.

Волхв приподнялся, встав на колено и опершись на ружьё, когда Чокан к ним подошёл. Не изругал поручика, заставившего их ползать на брюхе и волноваться, ни о чём не спросил, дожидаясь, когда тот сам откроет рот. Тот и открыл, кривя усмешку и собираясь отшутиться, но заметил блеснувшие бисеринки пота, обильно выступившие над верхней губой друга, и понял, что острословие и надуманное ехидство сейчас вовсе не уместны.

– Ему было десять лет, когда погиб его отец… и мой дядя, – вместо объяснений сказал он, безошибочно догадавшись, что остроглазый приятель-киргиз успел представить нежданно-негаданно возникшего отпрыска Кенесары. – Другие смирились с поражением, бросили оружие. Но не он. Сказал, что не предаст памяти отца и продолжит его борьбу.

Джексенбе поднялся, отряхивая халат и затягивая платок на поясе, всем видом показывая, что ничего нового не услышал, что сказанное касается просвещения тамыра в степной политике. Баюр на слова Чокана кивнул, с лёгкостью додумав остальное: звал с собой, но родич отказался. Он русский офицер, присягал на верность Белому царю. Расстались не врагами, но и не соратниками. А дальше – как судьба решит, и не приведи бог столкнуться лоб в лоб. Но не сейчас – и на том спасибо.

Их лошади, заслышав разговор хозяев и почуяв отлетевшую настороженность, вышли из ложбинки, покинув укрытие, и застучали копытами по каменной россыпи, направляясь к людям.

– Стало быть, наши планы не меняются, – сделал вывод Баюр, неожиданно для себя почувствовав, как с плеч свалилась гора, позволив дышать свободно.

– А что могло их изменить? – удивился поручик и, уловив едва заметный вздох облегчения волхва, не удержался от укоризны: – Мне было двенадцать лет, когда в Омск привезли голову Кенесары. Я только-только поступил в кадетский корпус. Уж если и тогда я не сломался и яд мщения не отравил мозг, теперь поздно искать во мне последователя воинственного хана, – он нащупал носком ичига стремя и взлетел в седло.