Лидия Бормотова - Степной принц. Книга 1. Горечь победы

«Да-а, – подумал Баюр, – мальчику не позавидуешь. Какой ад в душе пришлось ему пережить, зная, что между ним и его прославленным родичем – призрачная граница, которую в его воле разрушить, всего лишь шагнув за черту. И в его воле придать ей алмазную прочность, что, конечно, труднее и не всякому под силу. Но откуда, из какого источника ребёнок черпал силы, чтобы не разрыдаться на потеху однокашникам, радующимся кровавому трофею, не бросить учёбу, не сбежать в степь, превозмочь в себе другие безрассудства? А ведь, верно, нелегко ему было слышать разговоры на злободневную тему, ловить на себе косые взгляды. Привезённую генерал-губернатору голову грозного мятежника содержали под сменяющимся караулом. Кадетов в том числе. Не исключено, что одним из них был юный Чокан…». Холодок пробежал по спине Баюра, и он решил не задавать вопросов, воскрешающих детские переживания, замурованные в сенах кадетского корпуса.

Некоторое время ехали молча, переваривая случившуюся встречу и меряя каждый на свой аршин возможные её последствия, но вслух не высказывали. Видно, предположения неожиданных поворотов событий радужными никому их них не казались, а посему нечего гневить судьбу, каркая да подсказывая ей, как ловчее исказнить своевольных путников. Да и вообще, что они такое? Если не воры, не разбойники, почему прячутся от людей? А если всё-таки тати, барантачи – опять же: почему не ищут добычи, не грабят, не жгут, не угоняют скот, сторонятся чужого глаза? Скорей бы уж примкнуть к каравану и слиться с купцами, хоть и в маскарадном облике, но понятном, осмысленном, а не бродяжить изгоями.

Небо мало-помалу теряло свою чернильную густоту, и звёзды, глядящие с высоты во все глаза, начинали туманиться, редеть и пропадать. Сияние над головой меркло, но темнее не становилось. И даже когда исчезла луна, видимое пространство заметно расширилось и неудержимо разбегалось дальше на все четыре стороны, отмахивая версту за верстой, жадно глотая мрак, который залёг в овражки и выемки, прячась от надвигающегося света.

– И как он собирается это делать? – нарушил молчание Баюр, не уточняя, кого имеет в виду, но друзья поняли сразу, что он спрашивает о Садыке и продолжении отцовского дела.

Джексенбе встрепенулся и, привстав в стременах, завертел головой, высматривая подкрадывающихся карачей или – хуже того – посланных Садыком нукеров избавиться от опасных свидетелей, упокоив их в безлюдной степи и навсегда заткнув болтливые рты. Однако ничто не тревожило рождающийся рассвет. Даже птицы ещё не пробовали голоса, ночные козявки отстрекотали, дневные ещё не проснулись. Кони шли по траве, и стук копыт был еле слышен, главным образом – самим всадникам, но далеко не разносился. Единственным нарушением безмолвия были редкие всхрапы лошадей да приглушённое позвякиванияе уздечек.

– Было бы желание, – нехотя отозвался Чокан. Тема была неприятная. Особенно щекотливым в ней было его родство с мятежными султанами. Но тут уж слов из песни не выкинешь. Его ли в том вина? – Среди кочевников вооружённые столкновения не редкость. То тут, то там вспыхивают восстания. А степняки, как дети, воспевают отчаянных батыров и идут за ними.

– Садык, как я понял, смог бы увлечь и повести за собой, – в тон ему заметил Баюр.

– Да. Есть в нём какой-то магнетизм, – согласился поручик.

Синие глаза изучающее прошлись по чеканному монгольскому профилю. Уж не испытал ли он этот магнетизм на собственной шкуре, пока сын Кене перед ним ораторствовал? Но ведь устоял. Что его удержало? Верность присяге? Или своей мечте проникнуть в Кашгар, готовой осуществиться? Или что-то иное, неведомое волхву?

Чокан тряхнул головой, прогоняя мрачные видения, повёл плечами, разминая затёкшие от неподвижности мышцы, и бодро договорил:

– Ему есть где развернуться. В верховьях Аму-Дарьи, в Кокандских владениях… в Кашгарии – там он найдёт приверженцев отца, бежавших после поражения и укрывшихся от возмездия.

– Поня-атно, – протянул Баюр. – Стало быть, там, куда мы поедем, опасаться надо не только китайцев, кокандцев, ходжей, недобитых кенесаринцев, но и новых мятежников во главе с Садыком?

Поручик расхохотался, окончательно растеряв унылость, и гордо выпрямился в седле:

– Что? Струсил?

– Шиш тебе! Пусть они все вместе взятые изойдут трясучкой, как бы я их одним колпаком не накрыл!

– Эх, жаль волос! Однако расстаться с ними всё равно придётся. – Баюр стоял на коленях и, склонившись, раздувал затеплившийся костёр. – Может, не стоит тянуть время, прямо сейчас и побриться? Что скажешь, Джексенбе?

Друзья проснулись, когда полдень уже сиял в небе. На этот раз они рискнули расположиться у горного отрога под деревьями. Тень ветвей заслонила их и от палящего солнца, и от недоброго глаза. Прятаться в горах, в каком-нибудь ущелье, как в начале пути, они зареклись. Скалы, как показала безжалостная действительность, оказались ненадёжным щитом. Они в равной степени подыгрывали и тем, кто прячется, и тем, кто выслеживает прячущихся.

– Хочешь предстать перед караванщиками истинным мусульманином? Со скоблёным черепом? – Чокан подошёл, дотянулся до головы волхва, двумя пальцами приподнял шапку: – Ишь, красотищу какую нарастил. Чистое золото.

– Завтра к вечеру будем в Капале, – согласился Джексенбе, принимая от тамыра кинжал. Не очень-то ему нравилась затея, которую вынашивали его друзья. Но коль уж отговорить их не удалось, придётся следовать правилам рискованной игры, иначе не сносить Баюру головы.

Волхв сощурил на поручика синие «киргизские» глаза:

– Золото – дело наживное. Мне, страшненькому, за твоей красотой легче спрятаться…

– Не прибедняйся, – перебил его Чокан, с надеждой заглядывая в седельный мешок, но завалявшихся кусков сайгатины там не появилось. А желудок начинал укоризненно бурчать. Да. Сейчас лук Джексенбе мог бы легко и просто решить проблему обеда и посрамить грозное, но слишком уж громыхающее ружьё. Вон сколько вокруг пернатой дичи, и арканом её не прищучишь. Вздохнув, он обернулся к приятелям, устраивающимся на траве для стрижки. Как ни досадно, придётся задержаться. Что ж, ради задуманной маскировки сто́ит. – Косую сажень в плечах не обстругаешь, не побреешь, – он оценивающим взглядом измерил богатырскую фигуру волхва и собственный разворот плеч, разочарованно цокнул языком, признав сравнение не в свою пользу. – Так что тебе придётся прятаться не за мной – за верблюдом. Я, между прочим, тоже не эполетами собираюсь блистать. Так что все мы будем одинаковы – одной пылью мазаны. А она в равной мере липнет и к императорам, и к бродягам.

Джексенбе, высунув язык и поблёскивая кинжалом в правой руке осматривал голову тамыра со всех сторон, словно не брить собрался, а подзакусить, и примеривался к аппетитному блюду. Выглядело это забавно, и Чокан, расплывшись в ухмылке, уселся напротив.