Лена Мюллер - Линия Возврата

– Я не буду повторять, но подскажу, – скуксился статный Даниилович. – Переставай баловаться сомнительными источниками. Тебя могут неправильно понять, – посоветовал он, – это я в курсе, ты не какой-нибудь радикал. Но социум тебя не знает.

Палагин никогда не увлекался историей. Никогда не любил различного рода дисциплины и доктрины. У него вообще не было интересов и хобби. Хотя ради понимания собственного я, этот бездумный Павлович был готов свернуть горы. Залезть в опасные паблики, потратить последние гроши на эксклюзивную информацию. И более того, уехать на край света, лишь бы получить желанное. А одержимость, с которой он гнался за знанием, пугала не одного Дмитрия, но и всю семью Палагиных.

Нескучный сад – лесистый парк с аристократическим поместьем. С патерами, прудом и боскетами. Водоём обжили утки и селезни, подкармливающиеся хлебами. Фундуками, тыквами и кедровыми орехами угощались пушистые бельчата. А на дугообразной решётке в алее любви клевали сырые семечки бурые воробьи. Перекладины обвил виноградник и лаза. По белой ротонде скакали сойки, да дятлы. Ребята добрели до охотничьего домика князя Трубецкого с зелёной крышей. До ансамбля усадьбы, где некогда хранились ружья и порох. Добрели, не решаясь усесться под карниз, как когда-то давно, когда здание ещё не пестрило алым. Оно было совсем другим, еле охровым, без кафе внутри. Таким нетронутым и практически безлюдным. В нём не проводились игры элитарных клубов буржуазии. И не портили композицию коралловыми зонтами. Но Даниилович питал симпатию к коттеджу правителя, покуда Георгий стал бы его олицетворением. Отстранённый от шумного мегаполиса, равнодушный к разрастающейся столице и всегда находящийся на своём месте. Дозорцев слишком прикипал к вещам, чтобы в один момент оставить их, потому и в людях искал постоянство. Однако гул туристов уже давно заменил щебетание птиц, а округлый дом заставили столами. Лишь воспоминания остались неизменными. Память, как шуршала брусчатка и как приятели, спотыкаясь о лежащие палки, разбивая носы. Теперь, идеально ровная плитка, олицетворяла зажившие раны. Память, как на асфальте ещё не устанавливалась подсветка. Как в кромешной тьме Георгий и Дима становились слепы и беспомощны.

– Значит, – Дмитрий был смущён и растерян, – ты не выходил на связь, а надумал прогуляться? – он отвернулся, посему дрожащие губы были незамеченными. – Брось, ты не можешь без подвоха, – а к чему гладь самому себе, питая ложные надежды. – Ты же не соскучился, а пади, влип во что-то.

– Не совсем, – Палагин сразу же замолк, не оказав любезность продолжить предложение.

– Неспокойно из-за завтрашнего дня? – иногда Дозорцев считывал эмоции как профессионал. – Тогда, понятно, – опечалено произнёс Дима, перебивая рассказчика. – Ты всегда пропадал перед днём рождением.

Гоша не сообщил матери об уходе. Впрочем, предупреждать смысла нет, если из года в год история повторяется. Дату рождения Павлович перестал отмечать с тех пор, как по иронии судьбы отыскал документ об усыновлении. Потому каждое 12 июня Палагин покидал квартиру, отказываясь от застолий и празднеств. Георгий не подверг любовь приёмной семьи сомнению, но на себя смотрел, как на незнакомца. Воспринимать день, когда от тебя отказались кровные родственники непросто и Гоша старательно бежал от этого. Напротив, порой намеренно лез в огонь, загораясь непреодолимым рвением узнать, где находится родина, корни и истоки. Ипохондрик навязывался к Дмитрию и играл в прятки. Становилось легче переждать траурный миг, пока вокруг ничего не напоминало о раковой случайности. Он сбегал подальше от дома, к тому, кто не прогонит и не откажет. К Данииловичу.

– Пустишь? – жалостливо взглянул Палагин.

– Куда я денусь? – Даниилович утешительно похлопал Гошу по пояснице, – в следующий раз предупреждай, если захочешь побыть один, – приплёл Дмитрий старую обиду. – Я тебя, было, потерял, – переживал сутки на пролёт.

– Конечно.

– Ты ей не скажешь? – Дозорцев упомянул мать Палагина, – может, на этот раз сообщишь, что будешь у меня?

– Это лишнее, – отмахнулся тот. – Я навёл беспорядок, её взбесил бардак на кухне, мы поспорили, – до чего удачная отговорка, правдивая, а главное похожая на безалаберного Палагина. – Хлопнул дверью и ушёл, – упрятать истину у него выходило не хуже приёмной семейки.

Дмитрий эскимосился, не стараясь скрыть подозрений о пугающих недоговорках. Уличить Палагина во вранье проще пареной репы, а победить в споре хитроумного плута, куда сложнее. Дмитрий горазд на риски, к тому же сыграть роль всезнайки и лишний раз затеять дебаты, дело житейское.

– Тебе не наскучило безделье? – поморщился важный Димка. – Ты с горем по полам окончил училище, отсиживаешься дома без работы, да ещё и мучаешь близких необоснованной меланхолией. Не глупые ли заморочки? – вдобавок ко всему, он фыркнул. – И ладно бы, на том, всё закончилось, но ты втягиваешь в эту муть остальных.

– Виноват, – Гошу нисколько не донимала совесть. – Извини, – вымолвил, только бы отвертеться.

– Никак в голове не укладывается, – а он всё балаболил и балаболил, – зачем так наплевательски относиться к будущему? – Дозорцев рубил с плеча и даже не думал останавливаться. – Неужто такая мелочь тебе важнее? До сих пор не можешь свыкнуться?

– Не могу, – Георгий еле держался, лёгкая тошнота застала врасплох.

– Почему же?

– Не зная прошлого, как вообще думать о дальнейшем? Боюсь, ничего не получится до тех пор, пока я всё не разузнаю, – Палагин упорно гнул свою линию.

Палка о двух концах – если описывать Павловича Гошу, эта поговорка было бы ему синонимом. Способный увлечь за собой в незабываемые приключения, в итоге бросив на другом конце обширной Москвы. Скрывающийся от напоминаний о разъединении с кровной матерью, а в сумерки усердно ищущий любую зацепку. Отрицающий помощь, но лишь потребляющий и никогда не дающий.

– Всё зависит не от былого, а от настоящего, – парировал Дмитрий, – но доказывать тебе бесполезно.

– Отлично, сам понял, – язвил Палагин, меняясь в эмоциях. – Даже спорить не пришлось, как удачно, – он прикрывался защитной реакцией.

Гоша встрепенулся, его пробрал озноб, а мурашки заполонили предплечья. Обильно выделялась слюна, слышалось громкие глотки. Горло Павловича разрывалось от першения и кашля. Гоша застопорился, так и не ступив за Дозорцевым. С каждым вздохом слышался хрип, а зеницы трепещали, как у бешеного зверя. Шмыганье переросло в периодичные всхлипы. На покрытые ступни падали редкие слёзы, пролитые беспричинно.

Дмитрий не испытывал жалости и в глубине души не признавал хрупкой натуры Георгия. Но Дмитрий Даниилович смотрел с не меньшим страхом, не ведая как помочь Палагину.