Лена Мюллер - Линия Возврата

– Если для тебя это важно, ты мог бы накопить на ДНК тест и узнать свою национальность, – Дима сократил расстояние, вытягивая из выемки льняной платок. – Ты гадаешь над тем, что решаемо за ничтожные недели, – виновато поглядывая на растроганного Палагина, он приложил ткань к мокрым участкам. – Не понимаю, что это изменит? Будешь ты белорусом, русским или кем-то ещё, ничего не поменяется, – он так бережно промакивал, будто занимался ювелирной работёнкой.

– Наоборот, – отстранился страдалец, – я смогу спокойно спать! – воскликнул Палагин. – Хотя, нет, ты прав, – окончательно запутавшись, Георгий оцепенел, – от знаний о национальности ничего не переменится. Путь кровной семьи, поступи, родные широты, культура, деятельность этих людей так и будут утерянными.

– Вряд ли ты станешь другим человеком после раскрытой правды, – он насупился. – Тебя уже воспитали, ты сформированная личность.

Дмитрий мог бы смолчать, но не сдержался. Громкие заявления, загоняющие Палагина в клетку без права на надежду, давили подобно прессу. Георгий Павлович влачился за Дозорцевым, озлобленно устремляя взор в хребтину побратанца. Куда держал путь Дмитрий? Почему гордо вытянулся, не предупредив, что наметил маршрут? Очередное неведение вызывало испуг, оттого-то Палагин внимал ускоренному пульс.

Даже не обернувшись, Даниилович протянул платок-паше, лишь бы унять тоску унылого Георгия. Дима извинился, но шёпотом, словно надеясь, просьбы так и будут нераспознанными.

Дозорцев дождался, автобуса «Б», следующего по внешнему кольцу Москвы. На душе как кошки скреблись и далеко не от сочувствия. Длинный язык то и дело вырывался наружу, в навязчивой идее попрекнуть огорчённого спутника. Моралист не намеревался обесценить, но охотно навязывал Георгию своё видение мира. И когда громадина тронулась, друзья уселись на кресла, Даниилович завёл старую шарманку:

– С такими аномальными перепадами настроения, ты не готов к знаниям.

– В страхе нет ничего зазорного.

– Получается, ты и впрямь боишься?

– Боюсь, – процедил хмурый Георгий. – Не отказался бы узнать о себе, но, будто боюсь разочароваться. Кто знает, что ждёт меня на той бумаге? Всё может оказаться не таким чудным, и как мне про себя думать? Никому не захочется быть ребёнком незаконопослушных, криминальных людей. Или итогом случайной связи, где-то посреди грязных переулков, возле помойки, – он истофырился. – Когда я смотрю в зеркало, не подмечаю внешних качеств. Скул, изяществ и приятной наружности. С моей самооценкой всё в порядке. Внешность удалась, глупо отрицать. Но после того, как я узнал, что приёмный сын, смотрю на себя, как на чужака. Будто никогда не знал человека в отражении.

– Но, как ты можешь себя не знать? Ты уже не дитя. Ты развивался и воспитывался. Ты заложил в себя приоритеты, принципы, и цели.

– И кое-что потерял. Точнее, держал, но знаешь, словно выронил, – обильно жестикулировал Палагин. – Свою историю, – Гоша драматично прервался. – Я рос со знанием, что я ребёнок русской национальности, рождённый в Выборге. Мальчик, чьи родители решили переехать в Москву, и так я стал москвичом. Мать с отцом рассказывали о родственниках, откуда они родом и из каких городов ведут наши корни. Об их подвигах, об ошибках и встречах. Я присвоил всё себе, будучи частью семьи. Конечно, я так и остался их любимым сыном, но их история, перестала быть моей. Моя же, неизвестна. Я не уверен, что русский, и не уверен, кто эта женщина, бросившая меня в роддоме. И тем более, как на самом деле меня зовут, – помрачнел Гоша. – Я не утверждаю, статус, национальность или местожительство не определяют тебя как плохого или хорошего человека. Но, мне необходимы эти сведения. Я без них не могу.

– Какая разница?

Зачем Дозорцев продолжал расспросы, коль противился принимать размышления Палагина. То была далеко не интрига, а тяга переучить и переделать. В битком забитом транспорте и так стояла духота, но ладони вспотевали не от отсутствия кондиционера. Это настоящий вызов, кой Даниилович бросал неустойчивой психике Георгия Палагина. И он никогда не переживал, неосознанно выжимая из Гоши последние соки.

– Дим, кто ты? – а Павлович не поддался, некультурно тыкнув в него пальцем.

– Если следовать твоему описанию, – призадумался Дима, – коренной москвич. Батя бизнесмен, мама домохозяйка, семья прожила здесь несколько поколений. Наши далёкие предки новгородцы. Сваты живут за границей, благодаря достатку детей, – обобщённо выразился Дозорцев, поведав, что Палагин и так знал.

– А теперь представь, всё неправда. И теперь, скажи, – он затих ради эффектного продолжения, – кто ты?

– Я тот, кто увлекается языками, ещё…

– Это хобби, а они, может и определяют тебя как личность, но в ином ключе, – в голосе Гоши звучала безнадёга.

– Без должных знаний, ты, как будто, не знаешь себе цену.

– Цена определяется в валюте. И я не имею в виду значимость каждой из купюр. Но, дабы платить, надо знать, чем, – толковал Гоша. – Рубль, доллар, рэнд, вона, рупия, евро. Это неважно, мне хочется узнать, какая именно есть – я.

Дозорцев прибывал в замешательстве. Дмитрий не приписывал позицию Павловича к идеологиям. Сей феномен не более, чем одержимость. Георгий потрясён и дезориентирован. А лучше выхода, нежели цепляться за травмы минувших лет, он попросту не нашёл. Для сбитого с толку, рвение познать себя, единственный выход из забвения.

– Пойми меня правильно, – обратился Георгий к другу, – дело не в характере или предназначении, – он ни судья, ни Бог. – Это пустота, сопоставимая с целостным тортом, у которого отрезали кусок.

– Кто ответит на все дилеммы? – Дмитрий развёл кистями в стороны. – Тебе никто не поведает полную историю биологических родителей. Как далеко ты собираешься прорваться? Ты хочешь их отыскать?

– Нет.

– Тогда что предпримешь?

Георгий не знал, потому проглотил вопрос и Дозорцева в додуманных предположениях. Палагину никак не приходило на ум решение, которое могло бы вытащить его из каждодневной рутины.

Но как мечтательно Павлович засматривался на пассажиров. Полная дама с пакетами из магазина, старик с тростью и газетой под мышкой, а где-то в углу конопатая девица. Он завидовал, а в подсознании совершал грубейшую ошибку, стриг всех под одну гребёнку. Гоша уравнивал цели тех, кого видел впервые. Полагал, будто у каждого есть обязательство иметь такой же подход, как и у него.

Так что же объединяет непохожих друг на друга людей? В понимании Георгия Павловича – знания. Равнодушие к тому, что его заботило. Пристально наблюдая за фигурами, он их обезличил. На незнакомцах уже стояло клеймо безответственных доходяг, выданное дёрганым домоседом. Палагин был уверен, окружающим не нужно генеалогическое древо, расположенное на офисном столе. Портреты прабабок, висящие в коридоре, потеряли ценность. А сделанный когда-то ДНК-тест навечно затерян среди прочего хлама в дачных подсобках. И обратную сторону медали ему приходилось встречать куда чаще. Сколькие из присутствующих и думать забыли, откуда ведут их корни? От одной догадки, Павлович хватал подол рубахи и мял в кулаке. Максималист охотно вжимался в сидение, щипал кожные покровы и нервно чесался. Непроизвольные думы заставали Палагина в неподходящий момент, а бороться с ними его никто не научил. Но вызывало гнев не отношение общества к трепетному вопросу, а подсознательное понимание, Дмитрий изначально был прав. Разницы – нет.