Эдуард Резник - Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки

На фоне сирен английская речь перемежается испанской, немецкой, итальянской…

– Сволочи! Ни слова по-русски, гады!

Расталкиваем китайскую шелупонь. Лавируем меж коренастых мексиканских буйков с бритыми загривками. Петляем, огибая скопления, и вновь упираемся в чьи-то потные спины…

Лифты заблокированы. По лестницам течёт человеческий фарш…

Персонал, что час назад втискивал нам коктейли, чудовищно серьёзен. Мулатка с блёстками на лице направляет толпу, приговаривая, как заведённая:

– Донт паник! Донт паник!

Забродившая людская масса густеет. В груди ощущается острая лёгочная недостаточность…

– Донт паник! – орудуя локтями, рвусь я вперёд и волочу за собой супругу. Оступившись на нижнем пролёте, она так и не сумела подняться.

– Донт паник!!! – реву, вырываясь на аварийную палубу…

А там улыбчивая белокурая девчушка славянского вида, с тоненькими ручонками ставит всех к стенке.

– Голубушка, родненькая! – бросаюсь я к ней. – Шлюпочку бы нам! Шлюпочку, милая!

И она отвечает мне лёгким рязанским оканьем:

– Не толпимся в проходе… К стеночке, господа… К стеночке…

– Скажите хоть, горим или тонем?!

– Тоже мне, шутник. Это же учебная тревога, пять минут – и вернётесь в свой бар. Вы, как я понимаю, оттуда?

– Туда… – выдыхаю я. – И поскорее…

Майами отчаливает по расписанию. Отплывает бесшумно, покачивая в вежливом прощании мачтами многочисленных яхточек и лодочек.

Мы на палубе.

Тёплый, но резкий пассат забивается в уши, в глотку и, вырывая оттуда звуки, безжалостно швыряет их чайкам. Чтобы быть услышанным, приходиться орать.

– Что мы тут делаем?! – подбрасываю я вопросы. – Зачем?! Куда?!

Но жена не ловит. Она задумчива.

– Я уже всё видел! Ради чего мы плывём?!

– Всё-таки нет в тебе романтизма…

– Чего?!

– Романтизма, говорю, в тебе нет… – В лице супруги проступает сожаление. – Разве тебе не хочется увидеть мир, пережить что-то новое?

И я принимаюсь брызгать доводами:

– Блевать – блевал!.. Тонуть – тонул!.. Чего ещё?!

Обвожу рукой горизонт, столпившихся на палубе «сокруизников» и продолжаю:

– Вода, небо, дармовая жратва и чужие лица. Что из этого ты не видела?!

– По отдельности – да. Вместе – впервые.

– И это, по-твоему, романтика?!

– Ты неисправим… Идём лучше в джакузи!

Прямо на корме в хлорных булькающих водах нежатся тела. Два тёмных, жирных – мужских и одно молочное, татуированное – женское.

Тела тянут пиво, отрыгивают короткими фразами. И мы присоединяем к ним наши.

– Эх, хорошо… – довольно щурится жена.

– Хорошо… – соглашаюсь я, любуясь белым шлейфом вспаханной винтами воды, что тянется за нами аж от самого Майами.

– …посреди океана, в джакузи…

– Да, – киваю, – чистый сюрреализм. Теперь каждую мысль буду начинать словами: «Вот сижу я как-то посреди океана в джакузи…»

– Ты снова чем-то недоволен?

– Нет. Всем. Вполне.

Рядом с лёгким всплеском опускаются ещё три тела: пожилое женское с вязанками фиолетовых вен, мужское дряблое с розовыми шелушениями и волосато-смолянистое в безразмерных линялых трусах.

Хлорная лужица выходит из берегов. Мы теснимся.

– Эх, хорошо… – отхаркиваю я пучок волос, прибившийся волной к зубам.

Жена невозмутима.

Пенка по краям болотца сюрреалистично сереет.

– Интересно, чего тут больше – хламидий, гонококков или спирохет? – говорю я, и жена молча встаёт и, осторожно перешагнув отмокающих, покидает джакузи.

– Да куда же ты? За микроскопом? Брось, давай ещё поплещемся!

Но она уже ныряет в душ и долго яростно трётся.

– Всё-таки нет в тебе ни капли романтизма! – сокрушаюсь я, подавая ей полотенце.

А вокруг вовсю кипят, дымят и скворчат желудочные страсти.

Закусочные ломятся. Голодающие не истощаются.

Жиры, белки и углеводы всыпаются в закрома отдыхающих конвейерами.

Майонез – везде, ибо еда должна скользить, иначе не влезет.

Да и маршрут, собственно, у всех один: от гамбургера – к пицце, через буррито и нудлс – в ресторан, оттуда десертом в бар – на пиво, и обратно, с коротким заходом в сортирную гавань, на новый круг.

Трогательная детская мечта «мороженого от пуза и умереть!» вот-вот сбудется.

Лежу на топчане… По липким губам побираются мухи…

Вздутость в теле. Пустота в голове. А вокруг – небо и океан.

– Надо идти на ужин, – вздыхает жена.

– У-ужин? – икаю я. – А-опять?.. И что там?

– Просто посидеть…

– А полежать?

– Нет, полежать нельзя…

– А если попросить?

– Говорю же – нет.

– Но, может…

– Вставай. Надо идти!

В итоге в ресторане мы даём желудку краткую передышку. Просто ещё два часа приторных улыбок и сонного ковыряния в компании сыто отдувающихся.

Между вторым и третьим нам подают румяного капитана, Луччано Кутуньо. Зал взрывается аплодисментами. Люстры дребезжат от восторженного свиста, улюлюканий, пропеллерами взвиваются над головами сотни обеденных салфеток.

Обласканный толпой морской волк хрипло затягивает «О соле мио» с попаданием восемь к десяти в мотив «Взвейтесь кострами».

– Если он такой же капитан, как и певец, – говорю, – то лучше нам спать на палубе в жилетах.

– Хорошо, – соглашается жена, – на палубу так на палубу.

И мы плотно усаживаемся в палубном баре.

Вечерний алкогольный бриз оборачивается утренней штормовой тошнотой.

– Это Гольфстрим? – раскачиваясь, постанываю я.

– Это перепой!

– А я говорю – это Гольф-стрим!

Двигаясь от стены к стене, я задеваю всех и вся, взрастающих на моём пути. В шторм, оказывается, я очень угрюм и дотошен.

Происхождение качки не даёт мне покоя, и, встретив возле каюты услужливо кланяющегося стюарда, я спрашиваю его, рисуя рукой волны:

– Это Гольфстрим?

– Йес, – кивает он.

– Вот видишь! – говорю жене. – И кто из нас прав?

– Скажи ему, что он пьян! – подступает та к парню. – Тел хим, хи из дранк!

– Ю дранк! – кивает «сервант».

– Их что, Дуров тут дрессирует?.. Ну-ка, тел ми, что это Гольфстрим!

– Гольфстрим, – соглашается стюард.

– Он алкоголик! – объясняет парню жена.

– Аль-ко-хо-лик! – повторяет улыбчивый юноша.

– Видишь, что чужие люди о тебе думают?

– Тоже мне, эксперт!.. А ну-ка, скажи ей, что это шторм!.. Итц сторм?

– Сторм.

– Съела?.. Ладно, френд, свободен… – хлопаю я парнишку по плечу.

И тот, ухмыляясь, повторяет:

– Сьвободьень.

– Фри, говорю, гоу!

– Фри, гоу! – смеётся он.

– Снимай кандалы, беги с галер, пока не наваляли!

– Дай уже человеку на чай! – вздыхает щедрая жена.

По вечерам отдыхающие нарядны и красивы. Днём же – голы и безобразны.