Эдуард Резник - Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки

Уже в пятый раз, но всё так же прытко – с улыбкой и без мата.

«Наверное, йога, – думаю я. – Точно, йога!»

– Впрочем, ноу, – мотаю головой. – Ноу, ноу…

Отчего-то очень хочется измерить глубину её терпения. Нащупать, так сказать, границу между благонравием доброго самаритянина и сквернословием пьяного сапожника.

Изящно подбирая юбку, женщина вновь усаживается, напяливает очки и нацеливает на судоку свой карандаш.

– Хотя йес, – внезапно передумываю я. – Пожалуй, всё же йес…

И тут же следует новый подскок и полный обожания взгляд.

«Какая грация!.. Балет, определённо балет».

– Айм сорри, бат всё-таки ноу… Эскьюз.

«Ах, как посмотрела! Да это уже не обожание – это влюблённость. Кто ты, бабушка? Мазохист?»

– Вы йог? – обращаюсь я к бабуле, когда она вновь усаживается. – А ю йог?

– Эскьюз ми?

– Ху а ю? Йог?

– Ай ам а тичер.

– Училка? – шиплю я в смятении.

«Боже, какая выдержка!»

– Эскьюз, бат мне срочно надо аут!

И снова взлёт, исполненный восторга.

«Святая! Ну просто святая!»

Мы расшаркиваемся, и я в пятый раз отправляюсь за перегородку – любоваться гаитянкой.

Темнокожая богиня, будто выточенная из шоколадного мрамора, сидит в роскошной раскорячке и перебирает пакетики с печеньем. Её мускулистые ляжки поигрывают в неоновом свете, полированные руки блестят матово-чёрным жемчугом… и мне чудятся джунгли.

Сочно-зелёные заросли чего-то экзотически волнующего, запах маисовой похлёбки и танцы у костра.

Весь её вид, вся эта животная естественность налитых коленок, разведённых бёдер и вздыбленной груди порождают во мне неожиданные фантазии… Кажется, ещё миг, ещё одно небольшое усилие – и она родит, после чего, не меняя позы, оботрёт дитё лопухом, пропихнёт его себе за пазуху, уткнёт в коричневый сосок и, помахивая мотыгой, войдёт в розовеющий закат.

Жена по-прежнему спит. Соседка ковыряет судоку.

Скука!

Верчу перед носом пакетики со специями, что остались от обеда. Верчу и случайно всколупываю… Из первого врассыпную брызгают соляные шарики, а из второго серым облачком взметается молотый перец.

Я чихаю.

– Благослови тебя Господь!.. Гад блесс ю! – улыбается мне соседка.

А жена пихает локтем.

– Апчхи! – благодарю я в ответ.

– Ты чего? – бурчит жена.

– Чихаю. А что, нельзя?.. А-а-а-апч-хи!

Соседка начинает ёрзать, усаживается боком и уже не благословляет, а настороженно косится.

– Да не волнуйтесь, – посмеиваюсь я. – Донт вори, это обычный швайне флю…

И от этой моей шутки святая женщина натурально вздрагивает, а её очки виснут на кончике сухонького носа.

– Вы больны? А ю сик?!

– Апчхи!

– Прекрати чихать, идиот! – шипит на меня жена.

– В отпуске я делаю что хочу!

Соседка же тем временем уже машет рукой, подзывая гаитянку.

Жена волнуется.

– Зачем ты ей сказал про свиной грипп? Они же не понимают шуток!

– В отпуске… а-а-апчхи… говорю что хочу!

Стюардесса подходит, и моя святая соседка начинает что-то запальчиво ей тараторить, неприятно дёргая при этом лицом. Её палец тычет в меня, будто швейная игла. Слова «рашен, свайн флю и сик» следуют подстрочником.

– Апчхи!

– Смотри, он опять это сделал! – вскакивает святоша и клеймит меня уже сверху и на некотором отдалении.

Пассажиры встревожены. Переглядываются.

– Прекрати сейчас же! – шипит на меня жена. – Нас же ссадят!

– Но я… я… а-а-а… не могу! А-а-апчхи!.. Это перец!

– Вы больны? – отшатывается от меня стюардесса. Её бобмарливское лицо искажается брезгливой гримасой.

– Да вы сами тут все больны! Это же шутка! Джок! – улыбаюсь я объяснительно и снова чихаю.

– Ноу, ноу! – подтверждает супруга, вминая моё лицо в неведомо откуда взявшуюся подушку.

– Бху-ху! – сотрясаюсь я в поролоновые глубины. И голос жены грохочет:

– Он в порядке! Хи из окей! Круглый окей!

– Ты меня задушишь…

– Лучше я, чем они!

– Это не свиной грипп. Итц нот швайне флю! – отбиваюсь я от подушки. – Итц перец! Как на английском перец?

– Я не помню!

Жена продолжает давить меня в пыльную думку, отчего в носу свербит ещё сильнее.

Выныривая для вдоха, я вижу, как поклонница судоку бежит сломя голову по проходу в направлении кокпита.

– Её надо остановить! – вскакивает жена и, топчась по мне, кидается вслед за беглянкой.

Перепуганные пассажиры зарываются в одежды. Стюардесса цвета цементной пыли бежит за бегущими.

– Апчхи! – недоумеваю я и, не глядя на бушующий у кабины пилота диспут, бреду в туалет.

В носу будто проворачивают свёрла.

Добросовестно прочистившись под краном, я выхожу уже обновлённым.

– Ай ремембер! – машу я спорящим. – Я вспомнил! Итц пеппер! А-а-а-а-пчхи!..

Майами говорит по-испански. Английский язык здесь кажется пережитком.

– Что это? – указывая на наш перерытый багаж, интересуюсь я у миловидной таможенницы.

– Испаньол? – улыбается та.

– Какой испаньол? Чемодан!

И она начинает что-то лопотать с андалузским наречием, обзывая меня то сеньором, то «парфовором».

Между тем перекусанный надвое замок прилеплен к чемодану скотчем вместе с форменным бланком службы безопасности аэропорта.

Отворачиваюсь от бестолковой собеседницы, склонной к длинным монологам на непонятном языке, и спрашиваю гида:

– Что это такое?!

Гид зачитывает: «Дорогой мистер. Ваш багаж подвергся… Приносим глубокие и искренние…»

Обхожу группу с естественным вопросом:

– У кого-нибудь ещё?

Выясняется, что нет, мы такие одни.

– За что они копались в наших вещах? – недоумеваю я.

– За твою бандитскую рожу! – говорит жена. – Скажи ещё спасибо, что не в тебе!

– Грациез, – говорю я таможеннице и отхожу от неё бочком, поскольку самокопание считаю делом сугубо личным.

– Перекусим в «Макдоналдсе», переспим в гостинице – и спозаранку на корабль! – вещает экскурсовод.

– А погулять? – вопрошает группа.

– После шести – не советую. Я же вам объяснял…

– Но мы хотим достопримечательностей!

– Больницы? Морг? Вам каких?

И все сходятся во мнении, что «Макдоналдс» подойдёт.

Рассвет мы встречаем уже в порту.

Двенадцатиэтажный лайнер поражает воображение. По причалу бегают восторженные туристы – визжат, наскакивая друг на друга, обнимаются.

«Вот это нам!.. Вот это наше!.. Вот это да!..»

Громадина недвижимо стоит на воде. А твердь ходит ходуном, и меня укачивает.

– Это визуальный обман, – разъясняет мне всеведущая супруга. – Твой мозг ассоциирует корабль с движением, но корабль-то статичен, и поэтому мозг проецирует движение на причал. Понимаешь?.. Корабль стоит, а ты как бы плывёшь… Вот когда он поплывёт, тогда ты начнёшь…

– Блевать? – угадываю я.