Эдуард Резник - Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки

– Телефон!

– А Клуни?

– Со спины чистый бомж.

Глубокой ночью в соседнем номере, за стенкой, разыгрывается настоящая драма. Долгий перепалочный диалог между баритоном и фальцетом перемежается знакомыми словами непечатного характера.

Мы – в постели. Уставились в висящую на стене картину, словно в экран, и слушаем. Наши лица сосредоточенны. Соседи набирают обороты, и визг уже восходит в четвёртую октаву.

– Как ты думаешь, за что? – спрашиваю я жену.

– Ясно за что. Нажрался и приставал к бабам.

– Не, – скептически мотаю я головой. – Наверняка проигрался. Как пить дать проигрался.

– Учил бы английский, не спорил бы.

И тут за стеной что-то грохает – и скандал внезапно стихает.

– Ставлю доллар, он ухайдакал её торшером! – шепчу я.

– Два доллара – она его, – поддерживает пари супруга.

Напрягаем слух. Соседи молчат.

– Пять долларов – он её убил, а теперь в нерешительности стоит над трупом.

– Шесть – она его кокнула.

– Семь – он уже несёт труп в ванную.

– Восемь, что она волочит его к окну!

– Девять – он сейчас будет пилить труп!

– Десять – она вышвырнет его в окно, инсценируя самоубийство!

– А я говорю, распилит!

– А я – сбросит!

– Хоть раз! – вскакиваю. – Хоть один-единственный раз ты можешь со мной в чём-то согласиться?! Какая тебе разница, распилит он её или сбросит?!!

– Она – его! Прими это как факт!..

К торшеру мы бросаемся одновременно. Хватаемся за противоположные концы, в остервенении перетягиваем… и тут за стеной вновь что-то грохает.

Ухо улавливает едва различимый мерный стук. Опустив торшер, мы опрометью заскакиваем в постель и, не дыша, упираемся глазами в картину.

Тук-тук-тук… – доносится из-за стены.

– Слышь? Это он разделывает её топором…

Тук-тук-тук…

– Согласна. Только она – его!

Из-за стены слышен приглушённый женский стон.

– Очнулась? – лепечу я в ужасе. – Он что, разделывает её живой?!

Мы прячемся под одеяло, жмёмся друг к дружке, но адский стук лишь нарастает, и недобитая подвывает всё отчётливей и явственней.

Стоны её настолько жутки, что волосы на моих плечах начинают шевелиться.

– Изверг! – шёпотом кричит мне жена. – Звони девять один один!

И я деревянными пальцами хватаю трубку.

– А что я им скажу?

– Килл! – подсказывает мне моя учёная жена.

– Билл! – отзываюсь я.

И вдруг истошный женский вопль взрывает место предполагаемого преступления. После чего воскресшая в полный голос, смачно и поалфавитно выдаёт весь академический словарь американской порноиндустрии.

– Вот же мерзавцы! – выдыхаю я. – Ну негодяи! Но мы же этого им не простим, верно? Мы же этого так не оставим? – ищу я у жены понимания.

И нахожу.

А утром в лифте соседи уважительно здороваются с нами за руку.

Направляясь на завтрак, мы пересекаем казино.

– А тебе не кажется, что тут слишком тихо? Где крики: «Я миллионер! Всем за мой счёт!» Где всё это?

– В кино.

– Но кто-то же должен выигрывать.

– Казино.

Поговорка «Кто рано встаёт, тому…» в Вегасе не факт.

– Как думаешь, вон тот продулся или прогорел? – указываю я на толстяка с лицом цвета клюквенного морса, покидающего карточный стол.

– Прогорел.

– Почему ты так решила?

– А видишь вон ту рослую мулатку… Ну ту, что сейчас гладит по бедру престарелого ковбоя? Так вот, раньше она щекотала плешь толстяка.

– И что с того?

– Как что? Это индикатор удачливости. От бедра – вверх… Лысина была его последним шансом.

Что ни говори, а женщины мудрее.

Столовая, куда мы заходим на завтрак, увешана рекламой выставки, проходящей этажом выше. Называется эта выставка «Бодис эксгибишион». Или попросту выставка трупов. Человек, развесивший рекламные фото, не лишён логики.

Над столом с жареным беконом, сосисками и яичницей водружён аппетитно-алый труп бегуна с разлетающимися ошмётками свежепрепарированной плоти.

Над блинчиками, бельгийскими вафлями и гренками бодро вышагивает жмурик с развевающимся по ветру плащом из собственной кожи.

Ну и десертный стол представлен гирляндами розовых кишок с голубенькими вкраплениями репродуктивных органов.

– С чего начнём? – осматриваюсь я. – С мясца или сразу к десерту?

Жена задумчива.

– Может, хочешь жареных яиц? – киваю я в сторону бегуна. – Или пареных? – тычу в десерт.

Супруга натужно сглатывает.

– Ну тогда, может, гангренозных аппендиксов, что так поразительно напоминают сосиски, а? Или вон ту аппетитную брыжейку с кленовым сиропом? Кстати, в миске с яблоками я видел отличное глазное…

– Давай не будем портить друг другу аппетит, – просит жена сдержанно.

И я, разумеется, соглашаюсь:

– Давай. Сейчас только наскребу себе эпидермиса, и давай.

Однако аппетит нам всё-таки портят.

В понятии среднего американца тарелка – предбанник желудка, а потому пища туда сваливается скопом. Беконы валятся в вафли, салат в чипсы, яичница на гренки. Затем вся эта съестная кутерьма заливается густым сиропом: шоколадным или кленовым… Видеть такое – настоящее испытание.

– Что-то я, кажется, уже не голоден, – говорю жене, прослеживая воображаемую пищеварительную цепь от тарелки вглубь и наружу.

– Признаться, я тоже…

В итоге мы ограничиваемся ягодами, призванными украшать многочисленные блюда в этом кулинарном аду.

Обходим прилавки, старательно выуживая чернику, землянику, малину, и работницы пищеблока недобро на нас косятся.

– Чего они вылупились?

– Это их работа.

– Мы тут целый доллар проиграли, они что, этого не понимают?.. Ай эм банкрот!

И работницы немедленно отворачиваются.

Всё-таки это очень мощная фраза, и она тут, судя по всему, в почёте.

– Ну а как вам местные атлеты? – улыбается гид, встреченный нами на выходе из столовой.

– О-о! Они великолепны! – восклицаю я, вспомнив вчерашний слёт трансвеститов. – Чешуя блёсток! Разрезы по бедру аж до подмышек… Слушайте, интересно, это они сами вышивают? Просто поразительно! Надо срочно записаться в подмастерья к какому-нибудь кутюрье…

Гид нерешительно посмеивается.

– А какие парики! – продолжаю шутить я. – Я вот тоже подумываю прикупить себе парочку. И чулочки – непременно в сеточку.

Улыбка сползает с моего визави окончательно.

– Вы представляете меня на каблуках? – щекочу я его игриво. – Кстати, как вы находите мои икры, не слишком?..

Повернувшись спиной, я кокетливо прогибаюсь, и наш собеседник закашливается.

– Сори, – переходит он вдруг на английский.

И исчезает.

– Вот чудак! – смотрю ему вслед. – Сам же спросил…

– Он имел в виду аутлеты, – поясняет мне моя лингвистически подкованная жена. – Магазины такие.