Елена Свиридова - Легенда Арагона

– Сеньор, пожалейте сына, меч очень тяжёл, – негромко сказал Хорхе, с удивлением наблюдавший сцену торжественной передачи боевого оружия.

– Ты ошибаешься, если думаешь, что мой сын слаб, – усмехнулся в ответ граф. – Когда ослабеют мускулы, его поддержит сила духа. Завтра ты дашь ему лёгкое оружие и начнёшь серьёзные занятия. Я не пошутил, Хорхе… Сейчас Рафаэль Эрнесто сам донесёт этот меч до своей комнаты, но по-настоящему владеть им он сможет только лет через семь…

Граф де Ла Роса ошибся на целых два года: уже в двенадцать лет не по годам возмужавший Рафаэль Эрнесто, сидя на коне, ловко размахивал тяжёлым мечом, тесня предполагаемого противника…

Большую часть времени Рафаэль Эрнесто проводил среди защитников крепости, постигая воинское искусство. Молва о его необыкновенной силе и ловкости разлетелась далеко за пределы замка. В свои неполные пятнадцать лет юный граф де Ла Роса был силён и гибок, как молодой лев.

Дон Эрнесто гордился сыном. Хорхе с восхищением рассказывал ему, как настойчив и неутомим Рафаэль Эрнесто. Никто из воинов не мог выдержать столько часов нелёгких занятий, тогда как этот юноша, бледный от усталости, обливаясь потом, вновь и вновь садился на коня и брал в руки оружие.

– Он хочет быть таким, каким представляет себе Сида Кампеадора, – задумчиво улыбался граф. И это было правдой.

Даже витражи окон в комнате Рафаэля Эрнесто были выполнены по его просьбе на сюжет поэмы о Сиде.

Приглашённому из Уэски художнику пришлось несколько дней знакомиться с поэмой, чтобы угодить придирчивым требованиям молодого сеньора, и мастер с облегчением вздохнул, когда перешёл, наконец, к выполнению витражей для его сестры, приветливой, набожной красавицы, которую ничего, кроме деяний Иисуса и Девы Марии, не интересовало.

Витражи украшали и многие другие окна. Благодаря им, весь замок сказочно преобразился. Он уже не выглядел хмурой громадиной, он посветлел и вознёс свои стены к солнцу и яркому небу, переливаясь издалека всеми цветами радуги.

Через витражи свет проникал в помещения, играл на колоннах, сводах и полу красочными бликами, придавая замку нарядный, праздничный вид.

Почти все молодые служанки и мастерицы были влюблены в Рафаэля Эрнесто. Высокий, стройный, по-юношески тонкий в талии, он был, тем не менее, крепок и широкоплеч. Длинные чёрные кудри падали на плечи и спину, смуглое лицо всегда было весело, белозубая улыбка то и дело освещала его, а синие глаза поблёскивали озорными искрами из-под сплошной линии бровей, сросшихся над переносьем.

Но над своими обожательницами, и робкими, и смелыми, Рафаэль Эрнесто только подшучивал.

Озорство стало чертой характера юного графа. Обитатели замка уважали и почитали дона Эрнесто, замирали в восхищении, когда видели донью Алетею Долорес, но больше всех они всё же любили Рафаэля Эрнесто.

Его шутки и проделки пересказывались по нескольку раз.

Говорили, что однажды Рафаэль Эрнесто появился перед воинами с подушками под камзолом, изображая толстяка; вставил себе под брови круглые пластины, на которых были мастерски нарисованы глаза, налитые кровью; и сонным, но зловещим голосом прогнусавил:

– Так, значит, вы рады, что я больше не начальник стражи? Ну, ничего… Придёт мой день, я ещё повеселюсь! Спущу шкуру с каждого второго, а с мерзавца Хорхе – первого!..

Воины покатывались со смеху, безошибочно узнавая Бычьего Глаза, но, завидев Вальдеса, шептали:

– Сеньор! Он сзади!..

Рафаэль Эрнесто быстро снимал с глаз пластины, а потом, как ни в чём не бывало, вытаскивал из-под камзола подушки и, бросая их на скамью, говорил:

– Что это бабушка Хулия не распорядилась положить на все скамьи подушки? Как вообще можно сидеть на таком твёрдом? Был бы зад толще, тогда другое дело… – при этих словах он косился в сторону взбешённого Вальдеса, а воины снова прыскали от смеха и разбегались в разные стороны.

Иногда Хорхе Валадас вынужден был устраивать нечто подобное рыцарским турнирам. Вынужден, потому что настоящие турниры граф де Ла Роса не любил и никогда не приглашал в свой замок рыцарей из округи. Но Рафаэль Эрнесто приставал к Хорхе с просьбой устроить турнир и часами ходил за ним, пока начальник стражи не говорил, сердитый до красноты:

– Вам, сеньор, только бы забавы! А что скажет Ваш отец? В замке нет ни одного рыцаря, кроме Вас. Есть только воины. И сеньор граф будет недоволен…

– Да брось, Хорхе, – перебивал его Рафаэль Эрнесто. – Ты прекрасно знаешь, что отец мерит людей совсем не теми мерками, какие ты хочешь ему приписать. Ну да, да, он не любит турниры, я знаю, но ведь мы не скажем ему? А воинские тренировки могут быть самыми разными… И потом… Ну, подумай, Хорхе, – с этими словами юноша брал своего наставника за плечи и, заглядывая ему в лицо, вкрадчиво говорил: – А вдруг мне когда-нибудь придётся участвовать в настоящем рыцарском турнире? Ты ведь не исключаешь такую возможность? Ведь нет? Ну, тогда ты не должен допустить, чтобы моё имя покрылось позором. Это твой прямой долг.

– Хитрее Вас, сеньор, разве что бес, – ещё хмурился, но уже не сердился Хорхе.

– Спасибо за похвалу, мой начальник, – опускал озорные глаза Рафаэль Эрнесто.

И вот с восходом солнца на заднем дворе замка начинался турнир. От настоящего он отличался тем, что здесь не трубили в рог, не звучали девизы и не развевались флаги с гербами знатных фамилий. Во всём остальном правила рыцарских поединков соблюдались строго.

Воины были в тяжёлых доспехах со стальным наплечьем, поверх рубашки полагалось надеть тройную кольчугу, а на высокие кожаные сапоги прикрепить шпоры. На поясе у каждого висел тяжёлый меч, рука сжимала древко копья, стальные щиты холодно поблёскивали.

По знаку судьи, которым обычно был начальник стражи, два противника опускали забрала шлемов, пришпоривали коней и на всём скаку тупым концом копья старались выбить друг друга из седла.

Нельзя сказать, чтобы на первых турнирах Рафаэль Эрнесто сражался лучше других. Но он никогда не страдал от неудач, умея пошутить и над самим собой.

Воины встречали его появление на арене радостными улыбками, зная, что с молодым сеньором им скучно не будет. И Рафаэль Эрнесто не заставлял себя ждать.

Поднимаясь после падения, он сокрушённо вздыхал:

– Говорила мне бабушка Хулия: «Рафаэлито, кушай кашу с молоком, а то не станешь рыцарем». Как она была права! Ей-богу, теперь всегда буду слушаться бабушку Хулию!

Упав во второй раз, он протягивал к небу руки и восклицал:

– О Господи! Зачем ты дал мне такие светлые глаза? Они растворяются в синеве и не видят даже тупого копья, как же я разгляжу острое?! Позволь мне, Господи, перекрасить мои глаза чернилами Кристиана!