Чингиз Алиев - «Кто ты?». Часть 1

На все эти песни и пляски Балабек, который в прошлом году помимо всего ещё и освоил кое-какие слова на казахском, отвечал, что «чур бер, май берамиз», то есть: привезите воды – отдадим масло. Говорил он это с достоинством, не подлежащим возражению тоном. Молодая, видимо, более сообразительная, первой поняла, что спорить бесполезно, и пошла запрягать бричку. Как она исчезла из виду, мы отдали всё еще стоявшей около нас старухе оба кувшина, и инцидент был исчерпан.

Поздно вечером, возвращаясь с работ, мы первым делом кинулись к бочке. Это была скорее грязь, чем вода. Точку на этой водной эпопее поставила огромная лягушка, которая из бочки прыгнула прямо на нас.

К вечеру пятницы мы заскирдовали три довольно больших скирда, произвели обмер, сложили и обвязали инструменты и уже в субботу с утра стали ждать трактор.

Трактор приехал к девяти утра, но без прицепа. Мужчина, который привез нас сюда, сидел рядом с водителем и держал на коленках объемистую сумку. Мы не просили, а настаивали на том, чтобы уехать отсюда без всяких возражений.

Он уже который раз повторил, видимо, по его мнению, козырной момент, что, мол, в отличие от других отделений, здесь есть корова и женщины, которых можно использовать; а мальчик (водитель трактора) сетовал на то, что без прицепа не может нас отвезти. Мы в категорическом тоне дали им понять, что, если они будут упорствовать, мы оставим их здесь, а сами уедем. Силы были не равны, и, в конце концов, они отступили. Мы показали мужику скирды и дали цифры обмера. Он посмотрел на скирды и на цифры, сказал, что возражений не имеет, и мы начали размещаться на тракторе. Я сидел на корпусе трактора около выхлопной трубы. Поэтому я двумя руками упирался в корпус трактора – труба была очень горячая.

О чем я думал? Не знаю. Наверное, о чем-нибудь возвышенном, как бывает, когда человек попадает в такую перетряску. На грешную землю меня вернуло колесо. Заднее колесо трактора, упираясь мне в правый бок в области ребер, тащило меня по земле. Оно медленно, но верно погребало меня под собой и одновременно подволакивало. Я все это видел и недоумевал: как я попал сюда? Кричать я не мог – кричали, вопили другие. Что-то наверху происходило. Кто-то упал мне на голову. Все это время трактор двигался, волоча меня по земле. Наконец он набрал скорость и переехал меня через грудь. Край шины колеса содрал с моего подбородка порядочный кусок кожи.

Одну минуту, всего одну минуту шла борьба между жизнью и смертью. Проделывая неописуемые движения, я корчился на земле. Ребята хватали меня за руки, за ноги, мяли, прижимали к земле, чем еще больше усиливали мои страдания. Я не мог разговаривать, не мог дышать. Вращая глазами то на одного, то на другого, я умолял их оставить меня в покое, но они этого не понимали. Усердствовал больше всех Чеснок Сабир. Победила жизнь, и я начал дышать. Молниеносно промелькнула мысль, что я буду жить, но вот как? На какой степени инвалидности? На это ответа не было.

У меня горели, именно что горели, все внутренности, резало спину, очень сильно болела область мочевого пузыря. Видя, что я начал дышать, ребята посадили меня на землю, держа за пальцы рук и голову. Это были единственные места выше ремня, на которых уцелела кожа. Остальные места покрывало кровяное месиво с разорванными и болтающимися из стороны в сторону красными массами мяса.

Может быть, раз в сто лет такое случается в этих местах, но богу угодно было, чтобы это случилось сейчас: откуда ни возьмись мимо нас проехала какая-то бричка, причем тащил её не вол, как обычно, а породистый мерин. Ребята остановили её. Разговор я слышал. Молодой и здоровый казах, ссылаясь на то, что он куда-то очень спешит и центральная часть совхоза «Абая» ему не по пути, отказывался отвезти нас, а ребята упрашивали. Наконец молодой казах получил, что заслужил, и притих, время от времени вытирая кровь с носа, а ребята, уложив меня поудобнее, сели трое в бричку, чтобы поддерживать меня, остальные опять на трактор – и в путь.

Заведующей медпунктом в совхозе была высокая и полная русская дама с чуть косящими глазами. Она хотела сначала провести со мной какие-то процедуры, но, узнав, что через меня проехал трактор, убрала все инструменты, положила их на место, произнесла: «Это не по моей части» и стала вместе с нами ждать нашего руководителя, который пообещал в управлении добиться транспорт, чтобы отвезти меня в район.

В районный центр мы прибыли затемно. Предупрежденные главврач Мамедов, тоже азербайджанец, и медсестра Людмила – студентка третьего курса Московского мединститута, приехавшая сюда на лето по путевке, – ждали нас. Главврач ни за что не хотел верить в то, что через меня проехал трактор.

– Обычная рана, – говорил он, – пошлём в районную больницу, через неделю восстановится.

Медсестра настаивала, чтобы отправили меня в Алма-Ату на более обстоятельное обследование. Наши были на стороне медсестры, и Мамедов был вынужден согласиться с ними.

– Хорошо, пусть переночует, а завтра самолетом отправим в Алма-Ату.

Он сказал Людмиле, чем обработать раны, и ушел. После соответствующей обработки, которая попортила мне много крови, она показала нам дверь в помещение, где я должен был переночевать. Вообще, это здание никак не походило на больницу, даже приспособленную. Как я после узнал, это было вроде пункта, куда из всех хозяйств доставляли раненых и трупы, а отсюда уже кого куда. Легкораненых – в районную больницу, находившуюся отсюда недалеко; не ахти какая, но все же больница, а остальных – в Алма-Ату для дальнейшего распределения.

Пункт этот, куда нам показала медсестра и где в данный момент находились больные и трупы, состоял из одного большого зала без окон и нескольких маленьких комнатушек, в одной из которых Людмила жила. Мест для всех привезенных вечно не хватало, и большой зал был заставлен множеством нар. Расстояния между нарами были таковы, что человеку, лежащему на них, нельзя было даже чуточку поднять голову. И все это было постоянно полное до отказа. Раненые и трупы лежали вперемешку на полу и вообще где попало. Медсестры и врачи сюда не заходили. Погрузку и разгрузку производили два верзилы из местных увальней в резиновых одеяниях и респираторах. Здесь людей не кормили, не поили, в туалет не водили, дескать, за сутки не умрут, а умрут – одним меньше.

Наш институт военизированный. По окончании нам дают офицерские звания. Из военных знаний мне ведомы действия иприта, люизита и других удушающих газов. Но ни один иприт, ни один люизит, всякие там «В-газы», даже ни одна химическая бомба, взорвись она под самым носом, не ошеломила бы нас так, как это произошло с нами при первом же шаге внутрь этого помещения. Нас прямо опрокинуло обратно в коридор и начало тошнить. Такое впечатление, что сейчас вывернет наизнанку. Наблюдавшая за нами медсестра быстро перехватила меня и отвела к открытому окну в торце коридора. Потом она говорила, что это повезло, что меня привезли поздно и тех верзил не было здесь. Они бы не церемонились, а швырнули бы в какой-нибудь угол – и делу конец.