Евгения Никифорова - Тамерлан. Дорога в Самарканд

По-медвежьи огромный, седовласый Чагуй Барлас пронзительно смеялся. Никто из его окружения не смел что-либо возразить: слишком уважали и боялись. Одно было понятно, вождю весть понравилась. Старик пережил много войн, чего только стоила длительная борьба с султаном Краном, которого не сразу, но всё-таки сумел одолеть Казган, а затем, в неподходящее для барласов время, пришли могульские эмиры. Они вырезали в Самарканде всех главарей, в том числе старшего сына Казгана, что могло привести к очередному кровопролитию, на сей раз – по праву мести. Многочисленная армия Туглук-Тимура разоряла и без того бедствующий Мавераннахр. Хаджи Барлас отправился к Казгану за помощью и пропал. Джалаиры ссорились, мирились и снова ссорились – толку от таких союзников было маловато. Тарагай-бек скончался. Чагуй Барлас раз от разу вспоминал, как в самый тяжёлый день к нему в юрту проник высокий красивый юноша. Глаза рыжеволосого бека странно и опасно горели. Всё, чего он тогда попросил – поддержку. Кто-то должен был заменить сбежавшего Хаджи Барласа, взять Кеш под своё покровительство. Кто-то, кто готов ждать и по крупицам восстанавливать порядок.

– Поступай, как решил, – сказал вождь Тимуру. – Я буду защищать наш дом.

Почему хан вдруг остановился? Чагуй Барлас полагал, что никогда об этом не узнает. Лишь четверо присутствовали при разговоре Тимура и завоевателя из Джете. Какой договор они заключили, почему матёрый и жестокий чингизид прислушался к мальчишке, у которого, как всем казалось, не было ничего: ни богатств, ни влиятельных союзников? Чем двадцатилетний бек околдовал врага? «Что бы там ни произошло, мы получили главное – время, благодаря которому смогли выжить. Наши стада снова заполнили долину, женщины родили сыновей. Барласы обрели силу», – так он думал много позже, взирая на собранные отряды. Ночи и дни сменяли друг друга, голод больше не тревожил людей, и, к прочему, армия Туглук-Тимура отбыла обратно в Моголистан – чингизиды схлестнулись за власть. «Этого следовало ожидать, – сказал Барлас остальным вождям, которые также ненавидели пришлых эмиров. – Славы Великого хана не так уж и легко достичь. Особенно человеку, подобному Ильясу-Ходже. Самарканд крупный город. Неужели он счёл себя лучше покойного Казан-хана? Лучше Абдуллы, который побеждал в битвах, когда самого Ильяса кормили грудью? Все пали. До конца бились, храбрые львы, – но пали! А этот ребёнок, что он может?» Весть о возвращении новоявленного эмира, дорогого племянника, взволновала и утешила: Чагуй Барлас знал, что рано или поздно Тимур явится и, если Аллах сочтёт нужным – куда более значимой фигурой, чем был когда-то. Особенно осчастливило предложение взять в жёны одну из дочерей, что доказывало – Тимур умён, раз решил укрепить связь с родом и обрести наследника, чистокровного Барласа.

Из раздумий старика вывела проскользнувшая в юрту тоненькая фигура.

– А, Турмуш, – сказал он дочери. – Присаживайся. Мне есть чем тебя обрадовать.

Девушка, аккуратно попридержав низ халата, устроилась у ног своего господина и отца.

– Ты помнишь Тимура, сына моего брата Тарагая? Уж сколько лет прошло. Аллах, как летит время! Гонец сообщает, что скоро он будет здесь, в Кеше.

– Это действительно радостная новость. Я велю рабыням как следует всё подготовить.

– Не торопись. Я позвал тебя, чтобы сказать: молодой эмир намерен жениться. По правде, ему давно пора обзавестись семьёй. А твой возраст уже подошёл, поэтому не вижу причин Тимуру отказывать.

Вождя настолько поглотили мысли о предстоящей свадьбе, что он не заметил, как изменилось лицо дочери. Турмуш побледнела, в глазах промелькнул страх. Чагуй Барлас продолжал говорить о племяннике, его боевых навыках, об отношении к старшим, почтении, которое всегда выражал родственникам, но слова благополучно растворялись в сумраке: девушка ничего не слышала. Спокойная размеренная жизнь разбилась в одно мгновение.

Тимура она помнила смутно, как и остальных мальчиков, его сопровождавших. В детстве Турмуш занималась куклами, пела и играла с сёстрами; учебные бои, которые всегда пользовались любовью зрителей, её взор не цепляли. Когда-нибудь, конечно, отец подобрал бы жениха, но девушка старалась об этом не думать – слишком уж боязно было выходить из-под крыла матери, а тем более делить кров с мужчиной.

Однажды с Турмуш случилась вещь, о которой она никому бы не рассказала, разве только Аллаху на Суде. Воин, охранявший караван от посягательств, долго и пристально смотрел на дочь вождя племени – хрупкую и немного угловатую. Девушку смутило подобное внимание, хотя сама она не понимала отчего. Разве какой-то бродяга будет претендовать на её руку? А затем неожиданно Турмуш получила в подарок ирисы: заикавшаяся рабыня с трудом передала послание, что цветы «от него». Наверное, стоило донести отцу или братьям, но чувства не позволили раскрыть рот. Вечерами Турмуш рисовала по памяти красивое лицо незнакомца, гадала, как бы всё изменилось, окажись он беком или эмиром. Мечты не имели ничего общего с правдой: воин уехал, ей же оставалось смотреть на увядшие лепестки.

Сёстры прыгали и плясали, донимали Турмуш расспросами, как отец описывал жениха. Мать распорядилась, чтобы начали готовить свадебный наряд. В гареме происходила страшная суматоха, все пребывали в возбуждённом состоянии, одна только невеста ходила грустной и напоминала тусклую тень прежней себя.

До благословенного дня Тимура довелось увидеть лишь раз. Мужчины довольно долго обсуждали дела, сразу после приезда уединившись в юрте. Турмуш оставалось покорно ждать, а когда её всё же позвали – на закате, с уплывающим за горизонт солнцем, – неуклюже проследовала за слугой под войлочную крышу жилища. Своего отца она нашла крайне довольным. Чагуй Барлас оценил достоинства племянника: тот побывал во многих сражениях и от каждого поимел солидный достаток. Тимур повернулся к вошедшей, и девушка разглядела медового оттенка глаза, в которых, к её сожалению, не зародилась нежность – подобная той, какой одаривал незнакомец.

От воспоминания холод пробрал нутро.

Тёмно-рыжие волосы водопадом спускались по голове, что показалось ей любопытным: воины обычно предпочитали бриться налысо. Высокие скулы придавали лицу выразительность.

– Хороша? – прогремел голос вождя.

– Я восхищён, – отозвался гость. Тихо и совершенно бесчувственно.

– Как я и говорил, прекрасно воспитана! Слова поперёк ни разу от неё не слышал. Турмуш сокровище.

Хвалебные излияния смутили девушку. Она опустила взгляд и натолкнулась на распростёртую прямо у ног карту. «Неужели состоится поход?» – подумала с горечью, прослеживая линию реки, которая разрезала горные и пустынные области. Отец милостиво разрешил удалиться, что Турмуш сразу сделала. Одно она для себя уяснила точно: жених не был ей восхищён, а слова эти сказал для приличия.