Владислав Зубченко - Рождённые огнём. Первый роман о российских пожарных…

– Как ты, Николка? Эк, похож на деда, – склонялось в полутьме над кроватью что-то неведомо большое, со вкусом, не похожим ни на мамкино молоко, ни на кисловатые щи, дымящиеся на печи. – Расти, расти! В пожарные тебя определим, придёт срок.

– Бог с тобой, – испуганно крестилась жена. – Чего ж в пожарные? Мало дела что ли другого, чем с огнём-то целоваться?

– Ты, Дарья, мне парня, слышь, не порть! – нарочито суровел отец.

О том, что пожарный унтер-офицер Алексей Мартынов был добрым и смелым парнем, знала вся округа. За эту доброту и смелость, видно, и полюбила его красавица оренбургская казачка Дарья. Горожане поначалу перешёптывались по поводу выбора молодой дочери казачьего есаула Ерофея Якунина. С молодости Мартынов – сам красавец со смоляными залихватскими кудрями и столь же обжигающим женщин взглядом чёрных своих глаз – отслужил за веру, царя и отечество рекрутом добрых три года на Кавказе, получив на память шрам через половину лица от черкесской шашки и пулю в левую ногу. Провалявшись неделю в горячке, с божьей помощью он выжил и направился прямиком в Оренбург, где был зачислен в пожарную команду. О бесстрашии чуть прихрамывавшего на простреленную ногу героя в городе скоро начали слагать легенды. По одной из них Алексей вытащил однажды из горящей избы одного за другим отца и мать Дарьи и её саму. Прослужив верой и правдой пожарным служителем долгих двенадцать лет, за «примерную смелость и умения в тушении пожара особенные» получил он унтер-офицерский чин и должность помощника брандмейстера.

Вспоминал отца Николай и в этот апрельский день, меряя своими большими шагами главную городскую улицу, твёрдо намереваясь ровно через два квартала оказаться в местном писательском обществе. За пазухой у начинающего писателя лежала та самая, перевязанная бечёвкой рукопись.

На крыльце неказистого одноэтажного дома с полуразвалившейся лепниной, что находился напротив Городской думы, стоял человек в одной ярко-красной косоворотке, в начищенных до зеркального блеска яловых сапогах и чёрной кепке. Кепка едва умещалась на огромном его лице с тяжёлой нижней челюстью, что создавало чудную помесь кузнеца с купцом, и окончательно сбивало с толку. Человек был из местных поэтов, и звали его Иосифом Максимовым.

– Куды идёшь, мил человек? – заметив подходившего к дому Николая, по-хозяйски загудел Максимов, не удостоив гостя приветствием.

– Вам-то что за дело? – не собираясь исповедоваться первому встречному, огрызнулся Мартынов, на всякий случай, проверив за пазухой рукопись. – Позвольте.

В этот самый момент благообразный поэтический вид Максимова претерпел некоторые изменения. Иосиф помрачнел, презрительно смерив взглядом Николая.

– Ну, иди, иди, – нехотя посторонился он, не снизойдя со своего высокого достоинства до дерзкого незнакомца.

В помещении стояла полутьма. Мартынов перекрестился в прихожей и, чуть потоптавшись, постучал наугад в одну из двух дверей.

– Кто там, входите, входите! – раздался приглушённый немолодой голос.

Николай решительно отворил дверь и вошёл в залу. Напротив окна сидел среднего роста человек, занеся вверх правую руку с гусиным пером, будто именно сию же минуту намеревался перенести на бумагу очень важную, внезапно осенившую его мысль.

– Здравствуйте голубчик, чего изволите? – не опуская руки с пером, чтобы не потерять важную мысль, задумчиво спросил человек.

– И Вам здравствовать, – собравшись с духом, ответствовал Мартынов. – Я, это самое, повесть Вам принёс.

Рука пишущего безжизненно рухнула вниз. Выражение скорби на его лице напугало и без того дрожавшего от страха быть отвергнутым Николая. Он попятился, сминая рукой рукопись, и сильно ударился затылком о стоявший на комоде канделябр. Канделябр качнулся вместе с комодом, и Мартынов, мгновенно обернувшись, схватил его другой, свободной, рукой. На лице хозяина скорбь сменилась любопытством.

– Ну-с, давайте знакомиться, – поднялся навстречу молодому литератору человек. – Богородов Виктор Палыч, писатель, так сказать. Прошу любить и жаловать. Да полноте, батенька, поставьте уж канделябр этот.

Спустя четверть часа Николай Мартынов покидал общество с весьма смешанными чувствами. Рукопись Виктор Палыч полистал, качая при этом головой, вытягивая трубочкой губы и даже, как показалось Николаю, перечитывая отдельные её места. Впрочем, сие творение бессонных ночей автора литератор Богородов у себя оставлять не стал.

– Заходите, батенька, заходите, не забывайте нас, – участливо провожал он гостя. – Талант у Вас несомненный, не дайте ему погибнуть. Да и тема, тема-то интереснейшая! А мы тут пока поразмыслим, что со всем этим делать.

Делать было нечего. Вновь оказавшись на Николаевской, Мартынов задумчиво побрёл, было, обратно. Как вдруг, развернувшись, направился в сторону Почтовой улицы, где над домами виднелась пожарная каланча…

Ещё мальчишкой он пропадал с отцом здесь, в пожарной части, что была при полицейском управлении. Всё, чего касался взор завороженного Кольки, приобретало для него особый смысл. Разложенные медные заливные трубы и каски, матово поблескивающие в полутьме конюшни, прочные пеньковые рукава разной длины, лестницы, местами обугленные пожаром. Огромная бочка на втором ходе, выкрашенная в красный цвет, всегда была заполнена водой. Когда её вовремя не смолили, она начинала подкапывать, что всегда очень беспокоило Колю. Багры, топоры, вёдра и лопаты – всё было не как у них в домашнем хозяйстве, а каждый предмет, случись пожар, имел своё особое назначение.

– Емельян, а Емельян, – тянул Коля руку пожарного, оттачивающую и без того острый пожарный топор. – А чего это у гнедого сбоку подпалина?

– Известно чего, – не отвлекаясь от своего занятия, отвечал Емельян. – Дай бог памяти, на Крещение, когда у урядника Мелентьева избу тушили, подогнали его родимого с бочкой поближе, а балка-то возьми, да и рухни. Думали, зашибло Француза нашего. Ан нет – бок опалил шибко.

У каждого из этих усатых бойцов, прошедших не один огненный бой, была своя собственная история, в которой самым невероятным образом переплетались правда и вымысел, и оттого казались они маленькому Коле людьми совершенно необычными, наделёнными такой огромной смелостью, что у него захватывало дух.

Вот и сейчас, подходя к части, Николай знал всех здесь подолгу и помнил каждого из них по имени.

– Здравствуй, здравствуй, Ваше высокоблагородие, – снимая видавшую виды каску, с поклоном встретил его на пороге тот самый Емельян Белоусов.

Вообще —то, Емельяном его никто в части не звал. Лет пять назад, когда Белоусова только что произвели в старшие пожарные, товарищам его запомнился забавный окрик новоиспечённого командира на пожаре: «Ширше! Ширше, говорю, вставайте, заливайте его! Уползёт огонь в стрехи – ищи его там!»