Владислав Зубченко - Рождённые огнём. Первый роман о российских пожарных…

– Выясним, Ваше высокоблагородие, – с лёгким поклоном ответил Петров.

Унтер-офицер Петров прибыл на службу в Оренбург из Вятской губернии. За какие такие заслуги или провинности офицера отправили служить из медвежьего угла в ссыльный город известно не было. Маленький ростом, с почти лысой головой и кривыми ногами, умом и сообразительностью на пожаре сей офицер вовсе не блистал, но заслужил доверие у начальства своей верностью и умением решить разные нужные дела, на которые не всякий и способен. Когда унтер-офицер вышел, Бодров, прервав нерешительные раздумья Николая, заговорил жарко и прямо.

– Ну-с, Коля, вижу, что решил ты для себя всё. Правильно решил – место помощника у меня свободно, тебе там и быть. Молчи, не перебивай, – заметив сомнения Мартынова, тут же оборвал их брандмейстер. – С твоим батюшкой много мы про это говорили. Я ведь, Коля, не сегодня – завтра прошение в отставку уж подать хотел. На моё место кроме как сотоварища моего Алексея, с которым, почитай, больше двадцати годков отслужили, я никого более не видел. Но вот оно вышло как. Скажу я так: хоть службу нашу ты с детства знаешь, в брандмейстеры тебе, конечно, рано будет ещё. И через год, и через два даже. А поэтому, покуда силы есть у меня, будем вместе службу нести. Хочу я пост свой лишь тебе сдать, слышишь, Коля! И отказа не приму.

Бодров тяжело выдохнул, будто нёс эту речь долго с собою в гору и дождался, наконец, момента, чтобы высказать все слова разом, свалив с души. Он глядел на младшего Мартынова. «Господи, совсем ведь юнец! – заметил про себя вдруг штабс-капитан. – Справится ли? А ежели не сдюжит, что я Алёше на том свете скажу? Нет, сдюжит. Обязан, ради памяти отцовской сладит со всем».

Николай, словно прочитав мысли Бодрова, резко встал, вытянув руки по швам.

– Ваше высокоблагородие, возьмите на службу бойцом простым – не осрамлюсь, слово даю, – слегка дрожащим от волнения голосом произнёс речь Мартынов.

Бодров подошёл и обнял сына своего друга, обнял по-отцовски, вспомнив, как когда-то в детстве поднял на руки маленького Колю, впервые пришедшего к отцу на службу, и сказал тогда Алексею: «Этот наш будет. Гляди, уж как на каску уставился, ну точно – наш».

– Вот и славно, – стараясь незаметно смахнуть накатившую слезу, сказал Степан Степаныч. – Откладывать более не станем – скоро же и начнёшь, пора тебе в офицеры, Коля…

Спустя время, после улаживания всех необходимых формальностей, по обычаю вместе с городским полицмейстером Петром Рукомойниковым Бодров отправился в Городскую думу представлять нового помощника в должности. Мартынов уже бродил по крыльцу Думы от одной колонны к другой, словно замеряя шагами расстояние, и, каждый раз сбиваясь, начинал мерить снова.

– Волнуешься, Николай Алексеич? – лукаво спросил подошедший Бодров. – Ничего, я за тебя везде поручусь. Надо будет и у генерал – губернатора слово замолвлю. Вот и его превосходительство того же мнения о тебе.

Мартынов постарался было щелкнуть по-военному каблуками, приветствуя старших по должности, но вышло как-то не очень. Полицмейстер, разочарованно поглядев на мартыновские сапоги, лишь сухо кивнул в ответ…

– Ну, пошли, пошли, – направился к дверям Бодров. – Больше молчи, соглашайся со всем, обещай, что сдюжишь – начальству на это глядеть радостно. А хоть бы и не поверит тебе сразу глава, но ты ему: так точно-с, Ваше превосходительство, не подведу!

– Научишь ты его, Степан Степаныч – только мысль ему спутаешь, – возразил брандмейстеру Рукомойников. – Как бог даст. Не в словах его дело – он себя на пожаре покажет…

Окончательно сбитый с толку Мартынов томился теперь у тяжёлых дубовых дверей главы, недавно закрывшихся за Бодровым и Рукомойниковым, и ждал своей участи. За столом в приёмной сидел маленький лысый служащий и что-то старательно выводил на бумаге, не отрывая глаз. Ползавшая по оконному стеклу большая муха, перелетев на лысину писаря, уже с минуту путешествовала по ней от макушки до бровей, но писарю до этого не было никакого дела. Он так был занят письмом, что муха безнаказанно направилась прямо к его носу. Служащий на мгновение бросил своё занятие и, скосив глаза, вслед за Мартыновым начал наблюдать за наглым насекомым. Они позволили мухе ещё какое-то время похозяйничать у носа писаря, прежде чем тот, осторожно отложив перо, резко хлопнул себя рукой по носу. Муха переместилась ему на лоб. Писарь хлопнул по лбу, но надоедливое существо вновь отлетело лишь для того, чтобы сесть на ухо. Служащий начал бить себя всюду, а Мартынов попытался схватить наглую муху на лету. С третьего раза он ловко поймал её в кулак.

– Это, говоришь, Степан Степаныч, сын Алексея Мартынова? – спросил выходящий из кабинета вместе с Бодровым в это самое время городской глава Иннокентий Безродов.

Николай, зажав пойманную муху, вытянул руки по швам. Подойдя с суровым видом, грузный Безродов пристально поглядел на Мартынова, отчего тот слегка оробел.

– Похож, ой как похож! – неожиданно улыбнулся в свои, закрученные по-пожарному, усы глава. – Ну, так тому и быть – служи Николай Алексеевич, как отец твой служил.

Безродов протянул новому помощнику брандмейстера руку. Николай разжал кулак, выпустив пленённое им насекомое, и с благодарностью принял рукопожатие. Муха тут же взмыла вверх между носами главы и Мартынова, и Безродов внимательно проводил её взглядом.

– Да-с. Тепло будет, – с пророческим видом сказал он…

Мать Николая Дарья Ерофеевна и сестра его Мария, едва выплакав все слёзы по мужу и отцу, вновь рыдали, узнав о Колином решении. Дарья молилась богу беспрестанно, чтобы тот вразумил раба своего и её сына поменять свой выбор.

– Не пущу, костьми лягу! – успевшая поседеть в свои сорок лет от горя, кричала она в первый же вечер сыну. – Мало нам смерти, ты же один хозяин в семье остался. Маша замуж пойдёт, с кем я буду? А сгинешь ежели в огне этом, как отец? Будь она проклята, служба эта!

– Хватит, матушка! – резко встал терпевший этот бабий вой Николай. – Сказано, буду дело отца продолжать. Хорошие люди от меня этого ждут, и я их ожидания не предам.

Сестра Мария, напротив, удержав слёзы при брате, подошла и обняла его. В ней, в свои одиннадцать только начинающей взрослеть, уже была видна стать, доставшаяся ей от бабки-турчанки Изиды. Изиду – высокую, с чёрными раскосыми глазами, небольшой упругой грудью и тёмными волосами – когда-то дед Маши есаул Ерофей Якунин привёз в Оренбург из похода то ли силком, то ли по обоюдной любви. Николай погладил сестру по голове. Он делал это всегда, когда Маша, наказанная отцом за какую-нибудь провинность, в слезах бежала за жалостью к старшему брату.

– Маша, хоть ты матушку нашу образумь, – попросил в свою очередь её брат. – Нету у меня пути иного, как этот. Батюшка доволен будет, вот те крест!