Владислав Зубченко - Рождённые огнём. Первый роман о российских пожарных…

– Николай, чего балуешь!…

Вспоминая этот устроенный им переполох, Николай шёл через центр Оренбурга на Гостинодворскую, где и был дом Мартыновых. Дома мать уже хлопотала у печи, гремя чугунками, отмахивая невесть откуда взявшихся, проснувшихся по первому теплу мух.

– А, сынок, вернулся. Небось к отцу заходил? – словно заранее ожидая обмана, спросила Дарья.

– Заходил, мама.

– Ох, нечего тебе там делать, ох нечего! – расстроилась Дарья.

Её материнское сердце чуяло, знало, что коли так пойдёт, и сын определится в пожарные, то переживать ей придётся сразу за обоих. Вот и сейчас, видя глаза матери, Николай не стал ей ничего говорить про пожар.

– Матушка, отец вареников просил, – передал просьбу родителя Николай. – Ждать наказал к вечерней – раньше никак не управится.

Апрельский день, уже набрав весеннюю силу, не собирался закатываться за горизонт. Николай вышел на улицу, по которой, закрывая лавки, тянулись по домам торговцы. В Оренбурге апрель особенный: если днём к городским крышам и мостовым подступает почти летний зной, то вечерами ещё вовсю дышится весенней свежестью. Горожане шли не спеша в обе стороны от Гостиного двора. В этих неторопливых их шагах будто проходила сама оренбургская жизнь – неспешная, тягучая. Она то дремала, разморившись, под жарким июльским полднем, то куталась в тёплый пуховый платок у горящей печи в декабрьский лютый вечер. Казалось, что и церковные колокола звонят окрест здесь медленнее и протяжнее, чем ещё где-либо. Вот и сейчас в Преображенском храме зазвонили к вечерней службе, и Николай осенил себя крестом. Отца всё не было…

А в Новой Слободке было жарко. Огонь охватил уже несколько домов. Он веселился на крышах, потом вдруг исчезал, казалось, безвозвратно, но вновь возвращался, удивляя своей силой и мощью. Чёрный дым поднимался в небо так высоко, закрывая его над всей округой, что казалось того и гляди в небе этом появятся ночные звёзды.

– Эх, упустили, ветер разгулялся, слышь, Алексей Иваныч, – подскочил к Мартынову Ширш. – Не сладим мы с ним скоро.

– Сладим, Ширш, обязательно сладим! – прикрикнул на него Мартынов. – Дорофеич! Дорофеич, мать твою, где вода, я спрашиваю?

Дорофеич, долговязый и щупловатый на вид, совсем ещё молодой боец дёргал рукоять помпы, но толку не было.

– Кажись, насос отказал, говорил я раньше про то его высокоблагородию, что менять… – начал было Дорофеич.

– Помолчи пока! Думай, как быть – без воды никак! – Мартынов оглядел весь пожар. – Эй, братцы, на крышу давай – обрушить слева надобно, достать его оттуда, чтоб не лез дальше!

И сам первым полез по деревянной лестнице-палке прямо в пасть пожару. Чёрный брезентовый плащ его слился с дымом, и помощник брандмейстера исчез в этом дыму. Вокруг стало ещё жарче, будто где-то внутри пожар вскипел, выплёскивая наружу свои чёрно-красные клубы. Пот, стекая солёными ручьями, заливал пожарным глаза, пробирался за воротники, как будто в истопленную баню они зашли, не раздевшись. Ещё несколько топорников полезли на крышу, пытаясь разрушить деревянные балки и доски, по которым огонь пробирался к соседнему дому. В их руках засверкали ломы и багры, словно они выковыривали самих чертей из ада…

Нашли Мартынова через четверть часа. Под рухнувшей сгоревшей балкой он лежал, уткнувшись лицом в пепелище. Когда товарищи добрались до него, он был ещё жив. Балка перебила Мартынову спину, от удара разорвало внутренности, и изо рта его сочилась чёрная, как дёготь кровь. Все понимали, что минуты помощника сочтены. Заботливо поднятый пожарными командир, не в силах даже шевельнуться, молча смотрел в последний раз, как товарищи добивают пожар. Те, почти закончив дело, сходились к месту, где лежал Мартынов.

– Как же это, Алексей Иваныч, – шептал возле него Дорофеич. – Я ж помпу починил, как же так.

Взглядом подозвал Алексей к себе Ширша.

– Колю, Колю увидеть надо мне, – еле слышно шептал командир. – Прикажи послать за ним – времени более нет…

Вестовой промчался галопом по Гостинодворской к дому Мартыновых. Николай заметил его издали и, почуяв неладное, пошёл сначала большими шагами, а потом побежал навстречу.

– Садись ко мне, Коля, скорее садись, – поднял на дыбы коня вестовой. Николай легко вскочил на лошадь, и они помчались туда, где ждала их беда.

Оказавшись на месте, Николай спрыгнул почти на ходу и, расталкивая бойцов, обступивших плотным кольцом своего командира, наклонился к отцу. Крепко взял его за холодеющую руку. Алексей глядел на сына, и в этом взгляде была и смертная тоска по жизни, и любовь к сыну и жене, и спокойствие мужественного человека. Здесь, посреди догорающего пожара, догорала жизнь пожарного Алексея Мартынова, которую отдал он отечеству всю без остатка.

– Хорошо, что не дома, – прошептал вдруг отец. – Пожарный в бою погибать должен, и тогда душа его на небо вознесётся непременно. Коля, обещай мне, что дело продолжишь. И вот ещё, у Ширша спроси…

Рука отца обмякла, и он затих, широко раскрыв глаза, в которых отразились и застыли огненные сполохи, будто и впрямь душа его поднималась в небо с огнём и дымом…

На третий день Алексея схоронили. Отпевали его в Преображенском храме при огромном стечении народа. Брандмейстер Бодров и бойцы, прошедшие с Мартыновым огонь и воду, держали свечи, будто зажжённые священником не от алтаря, а от того самого последнего пожара. Такая же свеча горела в руке у Николая, стоявшего возле почерневшей от горя матери и сестры Марии.

– …Упокой душу раба Твоего Алексея, – привычным своим басом неторопливо отпевал усопшего отец Иоанн. – Прости прегрешения ему вольныя и невольныя…

Много раз – Николай это знал точно – приходил Мартынов – старший к отцу Иоанну за благословением, много раз через него благодарил бога за то, что вновь остался в огне живым. Душа Алексея и сейчас была рядом с духовником и ждала, когда отпустят ей все грехи. И, в конце концов, она сможет полететь высоко-высоко над всем Оренбургом, чуть коснувшись пожарной каланчи лёгким облачком, неслышно ударив на прощание в караульный колокол.

В эту ночь Николаю Мартынову приснился сон. Будто отец вошёл в дом, как всегда пахнув пожаром. Он был бледный, с окровавленным ртом. Отец шёл по комнате, с трудом передвигая ноги.

– Не ходи туда, – каким-то страшным голосом сказал мёртвый отец. – Там смерть стоит, я её видел. Вишь, как сломало меня.

И покойник вдруг страшно согнулся напополам в другую сторону. Николай похолодел и захотел, было, проснуться, но тело налилось свинцом и не слушалось. Отец, всё также согнувшись в спине, подходил всё ближе. Голова его висела сзади между ног.

– Где же каска моя, куда мамка подевала? – начал вертеть головой погибший Мартынов, ища пропажу пустыми глазницами. – Темно, не вижу ничего.