Вальдемар Крюгер - За Рифейскими горами

Марья, зардевшаяся от горячей ухи и выпитой рюмки самогона, качнула головой.

– Ну наливай окаянный. Но только по одной. Сразу тебе говорю.

– Дык а я что? Я же токо так, – начал оправдываться Иван.

После второй, Захар закончив трапезу, смел ладонью со столешницы хлебные крошки, кинул их себе в рот, и решил все же рассказать о произошедшем с ним сегодняшнем приключении. Дорогой домой, посыпая голову пеплом, то бишь агульским илом, он не решался признаться в оплошности. Кому охота, чтобы над ним смеялись. Но две рюмки самогона развязали старику язык.

Смеялись все, Захар тоже. Только напоследок он попросил, никому об этом в деревне не рассказывать. Давящийся от смеха Иван пообещал.

– Да ты что батя! Мы никому!

На этом, собственно говоря, рыбацкий эпизод с окунем, совершившим полет, с промежуточной посадкой на обнаженной голове деда Захара, получил логическое завершение.

Прошли еще две недели. Сенокосная пора двигалась к завершению. Многочисленные копны и зароды сены украсили окрестные ландшафты. Погода радовала сельских тружеников. Даже просьба Ивана Ашпурова « Дожжика на картошку бы нада » была учтена небесной канцелярией. На прошлой неделе прошел хороший дождь, глубоко промочивший землю. Так что в обширных огородах Чаловки картошка была окучена.

Каждый вечер, как обычно, собирались деревенские бабы и ребятишки у ворот поскотины, чтобы встретить и проводить до дому набившую утробу скотину. И каждый раз повторялась знакомая картина – баба лузгали семечки и без конца судачили, рассказывая самые новые деревенские новости. Дети же жевали серу, хвалясь друг перед другом, сколько копен сена поставила их семья за прошедший день. И так же, как каждый день до этого, гадали ребятишки, какая же корова, какой масти, красной или черной, будет идти впереди деревенского стада. Сегодня это была черная, комолая корова Самойловых. Черная корова – это было известно даже младенцу, означало, что на завтрашний день жди ненастья. По крайней мере так утверждало поверье. Этим вечером же, ничто казалось не предвещало непогоды. Легкие облачка светясь розовым светом, купались в нежных лучах заходящего солнышка. Гора Кияшка, обрамленная по склонам вековыми соснами, торжествовала во всей своей недоступности над уходящей к горизонту голубой лентой реки и деревней у ее подножья. По улицам разбредались по крестьянским подворьям мычащие коровы и блеющие овцы. Тут и там белели головные платки проворных хозяек, щелкал бич пастушка-подростка, провожающего в ночное коней. Длинная тень от Кияшки дотянулась языком до первых деревенских огородов, где суетились усталые люди, поливавшие после длинного трудового дня капусту и другую огородную мелочь. Ласковое вечернее тепло обволакивало парным молоком затихающую деревню Чаловку, ее старинные дома-пятистенки, всякие амбары и лабазы, сеновалы с пахучим таежным сеном, огороды с табаком-самосадом, и все, все остальное. Завтра, завтра, будет еще один день, со всеми его хлопотами и заботами. Завтра.

На следующее утро жителям деревни Чаловки пришлось убедиться в правоте народных примет. Черная корова Самойловых принесла вчера с пастбища на комолой голове непогоду.

Еще на рассвете начал накрапывать мелкий дождь. Восточный ветер пригнал от Тихого океана тяжелые дождевые тучи. Толстым ватным одеялом укутали они гору Кияшку, скрыв ее от людского взора. А дождь все усиливался. Непокорный Агул нахмурился, потемнев в одночасье. От беспрерывно сыплющихся с прохудившегося неба дождевых капель поверхность воды напоминала кипящий котел. Углубления от тележных колес на глазах наполнялись дождевой водой. Лужи покрылись многочисленными воздушными пузырями, говорившими, что дождь затянется и на сегодня все работы на сенокосе отменяются. Деревенские жители отнеслись к непогоде по-разному. Кому надо было в этот день грести сено, забранился и погрозил корявым пальцем обложившим Чаловку дождевым тучам, тот, кто успел еще вчера собрать сено в копны, хохотнул в кулачок, как это водится, радуясь собственной удаче и невезению нерасторопного соседа.

Ашпуровы поставили вчера свои последние копны. Часть из них была уже сметана в стога, или как в Сибири их называют зароды. В большом, хорошо завершенном стогу, сену не страшны затяжные осенние дожди. Вода скатывается по наклонной поверхности стога, не попадая внутрь. Стога стоят на покосах до первого снега. Ждет крестьянин снежка, как божьей благодати. Телега ставится до следующей весны в поднавес [33] Сиб. сарай , и на посвежевших улицах появляются сани и кошевки. Всю зиму возит крестьянин с сенокоса заготовленное летом сено домой, довольный собой и своей работой, проделанной прошедшим летом, размышляя при этом – а как же будет нонче с покосом? Не подведет ли погодка?

Нонче же у Ашпуровых было все в полном ажуре. Сенокосная страда близилась к завершению, хлебная еще не началась. Марья справившись с привычной крестьянским рукам ежедневной работой, поцеловала спящего Матюшу в щечку и ушла с соседскими женщинами за груздями.

Грузди росли в березовом лесу, что простирался по ту сторону Медвежьего лога. Это грибное место с исстари было известно местным жителям. Лес был такой большой, что запросто можно было в нем и заблудиться. Ходили туда деревенские женщины группами. Заблудиться-то они не боялись. Они знали этот лес, как свои пять пальцев. А встречи с Топтыгиным побаивались. Тем более нужно было идти до «груздевого леса», так его звали все деревенские жители, через Медвежий лог. Проходя через темный хвойный лес, что произрастал в этом зловещем месте, у не одной бабы, да и у некоторых мужиков тоже, чего уж греха таить, покрывалась спина мурашками. Название этого места пошло со времен первого поселенца, основателя деревни Чаловки Петрована Чалых. Здесь, на этом месте, скараулил его медведь. Навалился на бедного Петрована сзади горой, стянул с его головы волосы на затылок гармошкой. Почти двести лет прошло после того несчастного случая, а до сих пор не забыли люди про то. Проходя через лог, так и мерещилось, что сейчас из-за поваленного ветром дерева вывалится свирепый медведь и ты повторишь участь несчастного Петрована.

Иван, проводив жену до ворот, и не подумал даже про то, что его Марья пойдет сейчас через «страшный Медвежий лог». Если бы ему кто и напомнил об этом, он только бы рассмеялся и сказал «там то и медведей последний раз при царе Горохе видели». Медведей там и действительно уже давно не встречали. Но, по крайней мере еще раз, один медведь туда придет. Но не сегодня. Сегодня могут женщины не бояться, идти туда за груздями.

Проводив Марью, Иван принялся колоть дрова. Подойдя к куче напиленных двуручной пилой чурок, первым делом плюнул на ладони, «смазав» таким образом перед тяжелой работой мозолистые руки, после чего удалецки гакнув, воткнул колун в первую чурку. Чурка по-старчески закряхтела, и оставила колун себе. Иван, не особенно огорчившись, ухватился покрепче за рукоятку, поднял над головой чурку с застрявшим в ней колуном, и с придыхом, ударил обухом по большой листвяжной чурке. На этот раз чурке пришлось идти на попятную, и она развалилась на две, почти ровные половинки. Лиха беда начало.