Вальдемар Крюгер - За Рифейскими горами

Особенно тяжело было ему вспоминать об оставленном в тайге охотничьем зимовье. Сам ведь строил, таскал с покойным отцом тяжелые, как свинцом налитые листвяжные бревна. Строили с расчетом, чтобы и сынам, и внукам осталось. Ведь в тайге охотники-промысловики передавали участки из поколения в поколение. Всегда так было. А тут видишь, как повернулось. Не оказалось преемника. Захар-то с малых лет ходил в тайгу с отцом. Приемным отцом.

Когда Захару исполнилось двенадцать лет, Илья Курохтин, так звали того охотника, нашедшего маленького мальчика возле стойбища умерших от оспы камасинцев, поведал ему о его происхождении. Прошло еще два года, как Илья, по просьбе Захарки, повел его к тому страшному месту.

Заброшенное стойбище камасинцев, расположенное выше по течении речки Коместайки, местные жители обходили в прямом смысле этого слова за три версты.

После того страшного открытия, когда охотники увидели среди опустевших чумов бренные останки камасинцев, истерзанных до неузнаваемости после пиршества диких зверей и вездесущих ворон, и немного погодя нашли еле стоявшего на ногах мальчика, отправили они в деревню за подмогой. Всех умерших стаскали крючьями в кучу и похоронили в одной братской могиле. Не знавши, как отметить место захоронения «нехристей», закатили на могилу огромный валун. Всю ту немногую одежду, хозяйственную утварь, шкуры зверей, мужики остерегаясь заразы, обложили сухим хворостом, и сожгли вместе с чумами. Да и хоть бы они и не боялись той страшной, неведомой им болезни, уничтожившей весь камасинский род Ниги, род Орла, то все равно не взяли бы себе ничего чужого. Ведь таков был всегда закон тайги. Не твое – не трожь!

Девять лет не ходил никто к этому страшному месту, пока не вернулся к нему Илья Курохтин с его приемным сыном.

Захар Ашпуров не забыл тот памятный день на всю оставшуюся жизнь. Еще по дороге к заброшенному стойбищу сердце начало бешено колотиться в его груди. С каждым метром он чувствовал приближение чего-то неизведанного, такого страшного, и в то же время, притягивающего к себе, неведомой колдовской силой. В этот момент Захар ощутил себя первый раз другим человеком, человеком тайги, камасинцем.

Это особенное чувство, пришедшее к нему во время первого посещения могил своих родителей, своих предков, осталось в нем навсегда. Это был зов его предков, вечный зов.

Немного осталось от братской могилы камасинцев за прошедшие девять лет. Если бы Илья не знал точно местоположения того страшного места, и деревенские мужики не водрузили бы могильный камень, обросший зеленым мхом гранитный валун, то пожалуй бы и сам Илья, не смог бы найти место захоронения. Земля на могиле просела, и тяжелый валун, до половины провалился в нее. Рядом с валуном, закопала запасливая кедровка или же осторожно озирающаяся белка, кедровую шишку, и забыла. Мыши, или какие другие таежные грызуны, нашли спрятанное сокровище и без каких-либо угрызений звериной совести, вышелушили орешки, утащив к себе в норку.

Но один орешек все же остался. За прошедшие годы он дал росток и вырос, схоронившись за массивный бок гранитного валуна, превратившись в маленькое деревце. Илья положив руку на плечо подросшего сына, посмотрел с тоской в глазах на маленький кедр. Что он при этом подумал, сказать трудно. Вообще-то таежники, народ немногословный и не склонны к сентиментальности. Может быть подумал он в этот момент о родителях Захара, а может просто о том, что он уже умрет, пока этот кедр вырастет и украсится первыми шишками.

Для Захара же этот кедр позже, когда он сам станет отцом, станет символом его угасшего рода Ниги, рода Орла. Он никогда не сорвет ни одной кедровой шишки с этого дерева, уходящим корнями вглубь земли, туда, к его корням, истокам его жизни. Этот кедр, олицетворение его родины, будет являться ему всю оставшуюся жизнь напоминанием о его народе, о его камасинцах.

Несчетное множество раз придет Захар к этому страшному, и так притягивающего его месту. Казалось уже ничто не напоминало о когда-то находившемся здесь стойбище камасинцев. Пожарища, там, где стояли чумы рода Ниги, давно уже поросли травой и из мелких осинок выросли большие деревья. Стоят осины, лепечут даже в безветрие круглыми листочками, рассказывая нескончаемую песню красавцу кедру. Много раз ходил Захар между тех деревьев, пытаясь найти хоть какие-нибудь следы от стойбища, но тщетно. Словно, сквозь землю провалились сгоревшие чумы, не оставив никакого следа.

Но одним ясным осенним днем тешащего людскую душу бабьего лета, когда бесконечные паутинки тянутся между расстающихся с пышным убранством деревьев и сияют узорами на фоне голубого безоблачного неба, Захар зашел сюда, на сокровенное место, по пути с охоты на перелетных гусей. Полдня провел он в скрадке на убранных ржаных полях возле заимки Клевских, в надежде, что гуси сядут там покормиться. Но косяки гусей летели в небесной вышине, торопясь до первого снега покинуть тайгу. После обеда терпение Захара лопнуло, и закинув за спину дробовик, он решил по пути домой, зайти к заброшенному стойбищу. Зима приходит в тайгу нежданно. Подует ветер с севера, резко похолодает, повалит ночью снег, да и останется до следующей весны. Так лучше уж сходить сейчас, по чернотропу.

Придя к заветному кедру, Захар с удовлетворением заметил, что дерево несет на макушке несколько шишек. Сорок два года миновало с той поры, как закатили деревенские мужики тяжелый валун на могилу. Много воды утекло за это время в Коместайке, впадающей в Агул, что сливается с Каном, дарящим воды батюшке Енисею, несущему могучие потоки тысячи километров до впадения в Северный Ледовитый Океан. Уже не один раз достигли за это время воды скромной речушки Коместайки бездны Тартарского океана [44] На немецких географических картах из XVIII столетия (August. Vindel./Augsburg, 1737) Северный Ледовитый океан обозначен как Oceanes Tartaricus (от др. – греч. Τάρταρος), в древнегреческой мифологии – глубочайшая бездна под царством Аида, – отсюда русская поговорка « провалиться в тартары (бездну)». , там, где находится колыбель леденящего северного ветра Бореаса.

Много изменилось за это время и в жизни Захара. Поседели на его висках волосы, стал он мужем, отцом, дедом. Не стало на белом свете его отца Ильи, умер Илья, не увидев своих правнуков, шишек на кедре Захара.

Довольный нечаянно сделанным открытием, Захар поглядел еще разок зорким охотничьим глазом на первые шишки. Хороши! Что-то мелькнуло в пышной кроне дерева. Никак белка! Затаив дыхание, Захар наблюдал, в надежде увидеть рыжую шалунью. Да вот и она! Цокая от возбуждения, белка скакнула разок- другой, примериваясь к кедровой шишке. Смотри ты, уже нашла! Захар шевельнулся, под его ногой хрустнула ветка и белка испугавшись, стремглав, вниз головой, пустилась в паническое бегство. Перепрыгнув с кедра на поваленную осенним ураганом сухую старую осину, она скрылась с глаз Захара. Словно сквозь землю провалилась, подумал он и почесав голову, решил глянуть, куда же, в какую щель, смогла залезть белка. С осины она не соскакивала, это он видел точно. Подойдя поближе, Захар стал рассматривать поваленное дерево. А, вот оно что! Примерно в одной сажени от комля толстой осины виднелось дупло. Вот куда она спряталась! Тут в Захаре проснулся детский азарт. Сейчас мы ее оттуда шуганем! Осина, стоявшая себе спокойно на лесной прогалине множество лет, была явна старше Захара. Дерево росло здесь еще в те времена, когда на этой поляне горел костер камасинцев и их шаманка Коместай кружилась, неистово бормоча слова старинных заклинаний.