Игорь Олен - Войны инков. Incas

– Я уйду скоро к предкам, – медленно встал старик. – К ним в сермяге удобней. Вот Укумари… вы бы ему руно… Станет сотником – он в старейшины вас повыведет; подчиним пятисотку, будем в ней править. Вот. – Он копнул клюкой землю. – Надо нам, то есть, пýрехов больше; нам земледельцы нужны и воины… Жёны, духов просите дать вам мальчишек; снадобья ешьте, чтоб ими пухнуть… Я постарался: нам дадут пýреха с малолетками вместо чавчиной матери. Чавчу мы в рудники сдадим. А сестру его – хоть в затворницы. Ждать не могут Вискачи, что Чавча вырастет. Надо власть брать скорее.

– Горе мне! – зарыдала вдова. – Тружусь, тружусь и что велено – делаю. Больше дайте работы, буду работать! Муж на войне погиб… Разлучаете?.. Помоги, Укумари! Ты наш десяцкий!

Чавча увёл её.

Утром мать накрывала клубни, что мыла с сыном, прелой соломой.

Вдруг пришёл Укумари, ростом под крышу. – Ты накрываешь? Правильно… Дни Ношения Мёртвых жарки… Ты постарайся…

– Да не учи меня.

– Не сердись, – он твердил смиренно. – Я отговаривал… Но он понял всё, мой отец… что мы с тобой…

– Наплевать тебе!

Он шагнул к ней. – Я…

– Стой! Увидят, плохо нам будет…

Он, опустившись, будто бы тоже сыпать солому, тихо сказал: – Тебя любил! С детских лет любил! Но отец запретил брать сирую… Я жену не люблю, – тебя люблю… Мой цветок!

Она замерла в волнении.

Предрассветный туман облёк их.

– Я в странах Чунчу и Мусу-Мýсу только и думал, как я люблю тебя. Сберегал тебе мужа. Но его выкрали мýсу, съели.

– Уай, господин мой! – выпела женщина. – Глаз моих господин! Губ, рук господин! Люблю тебя!

Женский голос звал: «Укумари!»… И он поднялся.

– Ты потерпи, цветок! Буду думать, как не погибнуть, как нам жить вместе.

– Кондор могучий! Мой ты медведь! Любовь моя! Сердце бьётся тебе всегда, будет биться тебе всегда!

Чавча, вымыв лицо из таза и выпив áки, с дудочкой выбежал. Подле дома десяцкого женщина, потрошившая кролика, прошипела вдогонку: «Сын пампай-рýны…»

Лам из загона гнали мальчишки. Сзади тащился, ставя увечную ногу боком, дед с пумьей маской на лбу, облезлой, драной, помятой. Около речки он отдал стадо юным подпаскам, сам же уселся. Чавча взял флейту и приложил к губам. Ламы двигали уши, слушая.

– Славно, мальчик, играешь!

– Утро, раб Чанка!

– Утро, сиротка! Чавча, присядь ко мне.

Солнце встал за хребтами. Мчались вдаль куропатки. Скот разбредался. Ветер нёс запахи очагов.

– Раб Чанка, знаешь, кто пампай-рýна?

– Вон там, за речкой есть пампай-рýна… Ты подуди-ка.

Флейта, печальная, словно ивы над речкой, пела.

– Лам пятнистых водят Вискачи… рыжее в белом – цвет лам красивый, добрый, весёлый… Вот всходит Солнце…

– Ты песню выдумал? – дед скрёб шею сломанным ногтем.

Чавча кивнул. – Десятка нас отдаёт… в рабы.

Дед охнул.

Чавча добавил: – Чтобы усилиться, взяли пýреха вместо нас в десятку. Старый Вискача хочет в кураки вывести сына.

– Правда?.. Послушай! – дед встрепенулся. – Мы, племя чанков, были от пумы! Предок мой – пума. Нынче же, пума, – я тут в рабах хожу. А Вискача, хоть кролик, ходит свободным. Ты – рода кролика 31 31 Вискача – андийский кролик. , как Вискача, только ты сирый. С первого взгляда, нет справедливости. Но не спорь с судьбой и не жалуйся. Ибо, – дед шепнул, – Мать-Земля положила так.

Оба пали ничком в молитве.

Сев, дед продолжил: – Там вон пик снежный, дальше пик голый. Тут стадо мы пасём – дальше Кой пасёт. Я в рабах хожу – Умпу жрец. Этак лучше, что все несхожи. Стань все единым, Мать-Земля опрокинется, будем жить книзу теменем, вверх подошвами. Вон, – кивнул дед на горы в снежных покровах, – сок Земли из сосцов течёт, к нам спускается речкой и нас питает. Всюду порядок. Станешь рабом, как я, – будешь лам пасти. Ламам песни твои по нраву, будешь пастух им… Ну, подуди-ка. – Дед, улыбнувшись, вытер под глазом.

Спев песнь весёлую, так как Солнце поднялся, мальчик в одежде плюхнулся в речку, вылез, встряхнулся, сел на валун близ Чанки.

– Как стал рабом? Скажи!

– Что рассказывать? Сорок лет назад – или больше? – множество было кланов, чад пумы. Мы звались чанки. Жили в горах мы… там… – дед махнул рукой. – Рядом жили в соседстве дети холмов, ручьёв, жаб, кондоров… не упомнить всех!.. А у моря, в пустынях, – там жили чинчи, чинчи-менялы… Пумы, знай, сильные! И поэтому чанки – мы были первые. Ханко-вáльу наш, он ходил в пумьей шкуре, был Главным Пумой. Я, мальчик, вождь был! – Дед, сняв со лба пумью морду, пальцем провёл по ней. – Нас боялись. Слышали: чанки! – и покорялись… В те поры шла война с Чучи-Кáпаком, кто был царь Хатун-Кóльа, сильной империи; помогали нам чинчи. Мы покорили области кéчуа и дошли до их Куско, что был зависим от Чучи-Кáпака, – чтоб пленить там наместника, кой отец Титу Йáвара, – а он нынче наместник… Вдруг появилось сильное войско! Мать-Земля, осерчав, что чанки всех побеждают и перевесить хотят её, обратила все камни в горных долинах в грозные рати – да с Пача Кýтеком повела на нас! Мы дрались; Пача Кýтек посёк меня… – Дед явил шрам на голени. – Чанков, мальчик, разбили; стали рабы мы… Рыл я руду сперва, строил тракты. Сделался дряхлый – стал пастухом… На родине был однажды… чанков там нету. Вождь Ханко-вáльу, слух был, увёл всех, вроде за Анды, в чащи… Трудно двум пумам в близком соседстве. Чанки главенствовали до инков… Вы, пóкес, нóсите шерсть в ушах, инкам вы подчинились. Чанки не могут быть ни под кем, сынок! – Сжав ладонью тряскую руку, раб улыбнулся. – Спой песню, Чавча.

Висли из-под ободранной пумьей маски белые космы.

Вечером из загонов дети снесли навоз по кварталам – для очагов на топливо – и отправились в семьи.

Мать пряла пряжу. Чавча, услышав: «Сотне собраться!» – с дудочкой влез на стену, чтоб видеть сходку.

Низкий пузатенький вождь с жезлóм вёл: – Я сотник, звать меня Кáрак! Мне приказали люд на войну слать! Пýрехи в семьях Кой и Вискача – крепкие, мы от них пошлём. Брат сказал – брат мой инка-по-милости Вáрак: войны кровавые!.. Также нам надо скот пасти, надо крыть мой дом крышей. Тките ковры мне, – брат Вáрак едет. Надо работать!

Благообразный старец приблизился, говоря: – Втолкую, что хочет Кáрак, добрый наш сотник, в деле военном… Кто дом покроет и изготовит вещи для сотника, брата знатного Вáрака? Кой с Вискачей нижней усердной пятидесятки, Óскольо – верхней пятидесятки. Эти семейства – наша опора. Их на войну слать глупо; мы обеднеем и в пятисотке будем срамиться. Это негоже. Старые мыслят-судят за всех и знают: слать надо пýрехов вроде Йýки и Пако, леженей. Вменят подать трудами – с кем нам трудиться? С Йýки ленивцем? Он нерадивый…

– Хворь меня ела! – встрял тощий пýрех с язвой на лбу.

– Молчал бы… Кой, Кой работали! – отмахнулся старейшина. – А у них две руки, точно как у тебя, бездельника. Кой за Йýки работать? ( Гневные крики ). Им бы за Йýки не надрываться, пустошь поднять бы – сотня бы крепла лишним прибытком. Ты – духов предал, Йýки-нахлебник. Чем ты их кормишь? Кто к пампай-рýне ходит? А пьёт кто? Чья жёнка девок плодит? Запомни, сотня не будет вашей прислугой! Вы повоюйте и отличитесь, Йýки и Пако. Вам повезёт – вернётесь, как вот наш Вáрак, инка-по-милости.