Валерий Михайлов - Опадание листьев

– Как трогательно! Грязная тварь спасает мою дочь. Да, он не сделал с тобой того, за что твой первенец заплатил свои грязные деньги, только потому, что у него давно уже не работает здесь, – Элизабет с силой наступила Жерару на пах и повернулась на тонком и остром каблуке туфли. Жерар захлебнулся в крике. – Он мог только трогать тебя своими грязными руками, – говорила Элизабет, топча каблуками его руки, – мог пялиться на тебя своими развратными глазенками, – она выдавила Жерару глаза, – мог говорить с тобой своим поганым языком. Эта похотливая тварь исходила бессильным желанием, и ты после всего этого будешь его защищать?

– Я убью тебя, сука, – шептала я сквозь слезы бессильной злобы, – убью тебя и твоих сук.

– Хорошо, милая. Но только после того, как ты станешь верховной жрицей, хотя тогда тебе вряд ли этого захочется. Тогда ты мне скажешь спасибо. Помяни мое слово.

– Будь ты проклята! Ты и все твои суки!

– В машину ее, – приказала Элизабет. – Да, и кто-нибудь. Помойте мне туфли.

Меня схватили и всунули на заднее сиденье внедорожника. Мой по настоящему единственный дом вспыхнул ярким пламенем, и мы понеслись прочь. Мы остановились возле еще одной лачуги. Команда смерти ее уже захватила. Всюду валялись битые стекла, а входная дверь висела на одной петле.

– Пойдем, – Элизабет вытащила меня из машины и потащила в дом.

Возле порога со сломанной шеей лежал худой болезненного вида мужчина лет тридцати. Его убили сразу. У противоположной от входа стены лежала молодая и тоже изможденная женщина с перебитыми ногами. Она тихонько скулила. Посреди комнаты, привязанная к стулу, сидела девочка лет восьми с большими грустными глазами. Я видела только ее глаза. Они были притягательными, родными, я бы сказала, моими глазами.

– Смотри, что ты должна будешь с ней сделать, сказала мне Элизабет. Она кивнула головой, и два монстра из ее свиты подняли женщину с пола. Та вскрикнула от боли, – смотри!

Элизабет взяла в руки нож, тот самый нож, которым я… и с силой вонзила в грудь женщины.

– Ты все поняла?

– Будь ты проклята!

– Начинайте.

Меня толкнули к девочке. Я хотела кинуться на Элизабет, сломать ей шею, выцарапать глаза, но между нами словно выросла непреодолимая стена. По знаку Элизабет женщины запели ритуальные заклинания. Они пели, а я билась о невидимую преграду, чувствуя, как музыка забирает у меня волю. Когда у меня не осталось сил, Элизабет бросила мне нож, и я, вопреки собственному желанию, вонзила его девочке в грудь.

Я хотела ударить ножом и себя, чтобы только разрушить ее дьявольские планы, но она успела выбить у меня нож, и как в паутине во сне я потеряла остатки воли.

– Пойми, девочка, мы не принадлежим себе, не можем, не имеем права. Тебе же нравились истории об амазонках. Помнишь? Ты восхищалась ими. Думаешь, я не хочу и не хотела нормального человеческого счастья? Думаешь, я веками копила силу и знания, жертвовала детьми, жертвовала собой ради собственного удовольствия? Пойми, доченька, мы – клан, мы – древнейший магический клан, и мы не можем себе позволить потерять все. Пойми, сейчас совпадение, сейчас все кланы вышли на охоту за властью. Девочка была обречена. За ней уже шли другие. А старик… Ну, прости меня, доченька. С того дня, как ты бежала из дома, я места себе не находила. Я знала, что ты попала в беду, что должно, нет, не должно, что может произойти что-то ужасное, и я не могла ничем помочь тебе. Я пыталась пробиться, найти тебя, но та ведьма, в чьи руки ты попала, завладела тобой, твоим сознанием, она закрыла тебя от меня, чтобы принести в жертву своему демону. Они воровали девочек, маленьких девочек и жестоко убивали, дочка. А потом этот старик… Прости, милая. Я не могла тебя потерять, не могла допустить, чтобы ты попала под чье-то влияние. Всю свою жизнь я готовилась родить тебя, воссоздать, воспитать, сделать большой и сильной, чтобы ты смогла победить, выжить, остаться последней и единственной. И знаешь, какой приз ждет тебя в этой войне? Единый гвоздь. Инструмент бога. Вот тогда ты сможешь все. Ты сможешь изменить Мир, вернуть своего старика, сделать его счастливым, отомстить мне, наказать. Да, доченька, мы плохие, жестокие, мы убивали и убиваем, но ты не такая. Ты хорошая. Получив гвоздь, ты сможешь изменить правила, сможешь заставить нас делать добро, и не только нас, а всех, совершенно всех. А представь теперь хоть на минутку, что эта сила попадет в плохие руки? Что тогда? Тогда Мир постигнет… Я даже не хочу думать о таком, я боюсь, дочка, и ты бойся. Бойся, потому, что это будет и твоя вина, вина твоей слабости и малодушия.

Я лежала и смотрела в потолок. Я ничего не хотела, совершенно ничего. Словно тогда, в этом доме я убила саму себя. Я была мертвой и пустой. Вместо души во мне зияла черная дыра. Элизабет хлопотала вокруг меня, кормила с ложечки, купала в ванне и уговаривала меня встать и вернуться к жизни. Я была уничтожена, высосана пауком с бездонными глазами, и теперь болталась на границе с небытием на тонкой паутинке, которую по рассеянности забыли порвать. Но самое страшное было то, что я начинала привыкать к этой черной дыре, к бездушию, к пустоте. Я возрождалась к жизни бесчувственным монстром, порождением ада и Элизабет.

– Я мертва, мама.

МАМА! Я назвала Элизабет мамой!

– Отчасти, дочка, только отчасти. Ты получила силу, и эта сила вызвала в тебе болезнь. Это как прививка. После прививки ведь тоже болеют, но чуть-чуть, чтобы не заболеть по-настоящему. Ты поправишься, скоро ты совсем поправишься, и тогда чувства и воля к тебе вернутся, но ты должна мне помочь. У нас мало времени. Я не смогу тебя прятать здесь бесконечно долго. Когда-нибудь они придут за тобой, и мне придется тебя отдать, но ты должна быть сильной, ты должна победить, иначе зло в тысячи раз более страшное, чем мы, обрушится на Землю.

Я хотел и одновременно не хотел идти в клуб. Это было настоящим наваждением. Я был, как попавший под влияние удава кролик. Мой разум, чувства, инстинкты требовали от меня, чтобы я уничтожил визитку, забыл о клубе, забыл о случайно открывшейся мне тайне. Стань таким, как все! – кричали мне инстинкты, забудь обо всем, брось свои опыты, забудь. Женись, заведи семью, найди другую работу, чтобы не было времени на всякую ерунду, а еще лучше, уезжай из города, хотя бы на время. Не лезь в крокодилью пасть. Тебя позвали только ради того, чтобы избавиться от лишнего свидетеля. Или ты забыл золотое правило? Если тебе предлагают бесплатные блага, значит, хотят поиметь. Любовь к ближнему не бывает бесплатной.

Надо сказать, что я никогда не отличался смелостью или бесстрашием. Всю жизнь я чего-то боялся. В детстве это была темнота, воображаемая коза под кроватью, и тот, кто мог за мной прийти. Позже я боялся «больших пацанов», отбирающих у нас, малышей деньги, чтобы купить себе сигареты. Деньги я с собой никогда не брал, но сама процедура «дознания» была мне отвратительна. Самым противным было ощущение беспомощности, ощущение того, что твоя судьба напрямую зависит от улыбающихся скотов, которые прекрасно понимают, что у тебя на душе, и кайфуют от своей власти. Потом я боялся «низовских» и «собачевских». Город был поделен на районы, между которыми шла война. Вечерами по улицам носились отряды человек по сто с арматурой, цепями, а кто и при ножах или заточенных отвертках. Да и днем стоило только попасться в чужом районе… Когда успокоилась молодежь, начали бесчинствовать менты. И снова было чувство беспомощности. Со временем мои страхи начали приобретать метафизическое лицо. Я начал понимать, что все эти бесчинства, беспредел, менты, бандиты, наркоманы, правительство, растлители, духовенство и прочая дрянь были слугами одной огромной Системы, работающей только на себя, воспринимающей все и вся исключительно с позиции инстинкта потребления или степени важности для нее самой. Все остальное не имело значения, а такие вещи, как индивидуальность были противопоказаны. Индивидуальность, собственная точка зрения, человеческое достоинство были ни чем иным, как ее болезнью, легким недомоганием, которое, если не принять вовремя меры, могло перерасти в рак. И не было способа защититься от системы, по крайней мере, в этой стране (других я просто не знаю).