Феликс Соломоник - Стихи разных лет

Жаворонок, жаворонок, голосист,
Горлышко ощипано, летит пух.
Дело наше сделано – карман чист,
Выстрелы вдогонку: бух, бух, бух!

А пока мы сутками лопату в ров,
Поднимают поутру нас петухи,
Гонят нас на вырубки, как коров,
На харчах отъевшиеся пастухи.

Отгорел румянец, небо побледнело
И в глазах угасла синева.
Лишь полоска губ едва алела,
Тонкая, как лука тетива.

День уполз, как раскалённый слиток,
Отряхнув окалину с листвы,
Жар неторопливо тёк с гранитов
В зыбкие объятия Невы.

В улице и переулке каждом —
Тишина, звучащая мольбой.
Остуди испепелённых жаждой,
Остуди прохладною струёй.

Но прохлада заблудилась где-то,
И ладони, полные росой,
Не подставит граням парапетов,
Не напоит, не остудит зной.

Лишь влюблённым дела нет до зноя —
Реет парус северных ночей
И плывут сквозь молоко парное
Вдоль Невы, как пара лебедей.

Отсюда началась Россия —
С гранитных невских берегов.
Здесь первозданная стихия,
Вовек не знавшая оков.

Здесь небо северное рядом,
Здесь до него подать рукой,
И по утрам над Летним садом
Туман холодный и седой.

Здесь кони Клодта на Фонтанке,
Творил здесь Росси, Фальконе…
И я люблю скакать по пьянке
С Петром на вздыбленном коне!

Здесь ночи белые. Закаты
Едва лишь небо подожгли —
Горят дворцовые палаты
Уж алым отблеском зари.

Пробило на часах вокзальных,
И ночь уж тает в синеве.
Заря, качаясь на Ростральных,
Перстами плещется в Неве.

А осень, осень в Ленинграде —
Промозглость, сырость и дожди,
Дома укрылись в листопаде,
Как люди в тёплые плащи…

Я в моросящий дождь по парку
Брожу, в листы упрятав грусть,
И в кабаке пью с другом старку
За эту хмаревую Русь.

Здесь родилась моя Россия,
И я люблю её до слёз.
Пускай метут дожди косые,
И ветер воет, словно пёс.

Какой асфальт мокрый,
Какое серое небо,
Какой день тусклый,
Какой день безрукий!
А самолёт в небе
Сложил свои крылья.
Он, став совсем точкой,
За горизонт рухнул.
И покачнулось небо,
И прослезилось небо,
И стал асфальт мокрее,
Темнее стали тучи,
И стало так тревожно,
И стало так одиноко!

Кто не знает ленинградской осени —
Под ногами шуршащие пёстрые листы,
Небо, потухшее без единой просини,
Как усталые руки, повисшие мосты.

Деревья безлистые, словно уснувшие.
Угрюмо гранитные сфинксы и львы
Смотрят печально глазами потухшими
В холодные серые волны Невы.

Птицы, уставшие от холода жаться,
Покинули тут гнездовья свои.
Остались лишь коренные ленинградцы,
Дикие голуби и воробьи.

В лужи дома опрокинули крыши.
Шпили легли поперёк мостовых.
Стали рассветы над городом тише,
Кутая город в туманах седых.

Падают листья в осеннем стриптизе,
Как обелиски – деревья стоят.
Промокшие голуби на карнизе
Главного Штаба сидят.

Снова листья осыпала осень,
На ветрах накатавшись всласть.
Вдруг зачем-то ударилась оземь
И дождями косыми зашлась.

По асфальту, по крышам, по стёклам
Разрыдавшись, размазала слезь
И под небом холодным и блёклым
Город съёжился, скрючился весь.

Мне по духу её причуды:
Круговерть листопада и тут —
Облака, как с поклажей верблюды,
По осенним пустыням бредут.

Ты спроси у коренного ленинградца,
Встретившего двадцать пять здесь вёсен.
Как ему сейчас легко будет расстаться
С городом – спроси его про осень.

В каждом месте своё время года
Души чистит, как метлою двор.
Вот у нас осенняя погода
Весь дождями выметает сор.

Ленинград немыслим без тумана.
Грусть разлита в чаши площадей.
Ленинград немыслим, как ни странно,
Без осенних, полных хмари дней.

Деревья все усеяны слезами,
Пожухшие листы на мостовой.
Смотришь на всё грустными глазами.
Где души утраченный покой?

Мечешься, как пойманная птица,
Бьёшься в клетке крыльями ночей,
А заснёшь – тревожное всё снится,
Будто нет ни окон, ни дверей.

И пока с души не счистишь грязи,
Не вдохнёшь всей чистоты снегов,
Будешь, словно конь у коновязи,
У своих сомнений и грехов.

В осени, как в самом лучшем душе,
Мы смываем хмарь с себя и гниль.
В осени мы чистим свои души,
Как корабль в доке чистит киль!

Тина-тина, тамбурина!
Повторяет он невнятно —
Валентина, Валентина —
Одно слово многократно.

В цирке в купол —
Мотоцикл: шёпот, ропот.
Лица бледные у кукол
И мотора дикий хохот.

Этот парень крутит ловко —
Страх ползёт с партера в ложи.
Но зачем он снял страховку?
Жутко, аж мороз по коже.

Барабаны бьют тревожно
И о рёбра сердце бьётся.
Это просто невозможно!
Неужели разобьётся?

Тина-тина, тамбурина!
Пропасть скалит свои зубы.
Валентина, Валентина
Горечь обжигает губы.

Даже сытые матроны
Не найдут от страха места,
Но прорвавшийся сквозь стоны
Чей-то голос: «Жарь, маэстро!»