Вадим Черников - Чаша. Последний обряд

– Ничего хорошего, если уж начистоту! Но делать нечего… Только ты, шеф, не нагоняй на себя важности. Говори, что делать, а мы впряжёмся. О'кей?

Кир кивнул и впервые улыбнулся:

– О'кей! И я не буду. Давайте смотреть на это с другой стороны: нам предоставили как бы научную лабораторию и поставили задачу. Надо её решить и всё. А там – увидим.

– Да уж, условия шикарные, конечно, – с иронией проворчал Ник. – Только всё это – камера в тюрьме и ничего больше. Хотя тюрьма хорошая. Ладно, свистать всех наверх и полундра! Кем работать мне теперь, чем заниматься?

Веня всё ещё прибывал в задумчивости:

– Знаете, ещё полгода назад я бы о таком только мечтал. Действительно, как лаборатория. Судя по всему, Орден располагает уникальными документами и нам их предоставит. Ищи себе и ни о чём не думай. Если в конце не грохнут. Но и это тоже не большая плата, если вдуматься. А теперь… радости мало.

– Ирина? – метко и едко пустил стрелу Ник.

– Нам всем теперь радости никакой, – намекнул на личные обстоятельства Кир. – Но ничего не поделаешь.

– Расслабимся и попытаемся получить удовольствие? – хохотнул Ник.

Молодость и весёлый нрав Ника брали своё, но Веня сумрачно прервал его:

– Получим результат. Вот что главное. Если сможем… А пока…

Он перевёл взгляд на Кира, и тот подтвердил:

– А пока, ты прав, пустота.

– Но мы-то не пустышки! Особенно вы, старшие товарищи! – воскликнул Ник и с надеждой посмотрел на «старших товарищей», которые только пожали плечами.

Щёлкнула дверь ванной, и Анюта остановилась на пороге, сложив руки над своим большим животом, обведя мужчин глазами:

– Всё? Разобрались? – настойчиво спросила она и получила утвердительные кивки в ответ. – Тогда принимаемся за дело! Хватит воду в решете носить!

– Вот именно! Тем более, кое-что уже есть… – решительно кивнул Кир, и все сгрудились у его стола.

Грета и магистр, сидевшие у экрана и слышавшие каждое слово, тоже удовлетворённо переглянулись. Магистр быстро вышел, а Грета перевела взгляд на другой экран. По телевизору передавали репортаж о том, как бело-голубая многорукая молния ударила своим жалом в громоотвод собора Святых Петра и Павла в Ватикане в ночь после известия об отречении Папы. Журналисты откопали тему пророчеств святого Малахии и вовсю трубили на эту тему. Верующие на площади переглядывались растерянно. Ватикан хранил тревожное молчание. Время словно замедлило свой бег, растягиваясь как резиновый жгут.

О, он всегда знал, кто перед ним, с первой встречи. Знал, что он не просто Учитель или Пророк. Он ЗНАЛ! И предал. Предал всё, что не нужно было человеку, изначально мешало ему! Предал, чтобы убить. Убить, чтобы забыли. Чтобы считали ещё одним опозоренным, исхлёстанным бичами, отвергнутым пророком, который так и не дал людям долгожданной свободы, как они её понимали: меньше работать и при этом лучше жить, прогнать угнетателей, приносить жертвы и не думать самим, а выполнять указания кого-то там, наверху. Которого лучше не видеть, а только ощущать его присутствие где-то там в горних высях, подчиняться, не задумываясь, его грозным знакам и требованиям. Терпеть по велению ЕГО невзгоды. Даже к этому они были готовы, но только бы не думать о том, что он может стоять рядом или идти впереди них. Разговаривать с ними: мягко укорять, направлять, наставлять. Потому что тут уже им самим приходилось брать ответственность на себя, САМИМ решать, что выбрать: хорошее или дурное, поступить низко или возвыситься. И знать, главное-то – ЗНАТЬ, ПОНИМАТЬ И ОЩУЩАТЬ, КОГДА ОНИ ПОСТУПИЛИ ДУРНО. КОГДА ОНИ СОГРЕШИЛИ. И ОТВЕЧАТЬ САМИМ ЗА СВОИ ПОСТУПКИ!!! Нет, этого допустить было нельзя! Глупцы-ученики… Трусы и себялюбцы, они разбегутся, как стадо глупых овец без погонщика. Они ничего не смогут… Испугаются и забудут. Так и не поверят в НЕГО. Никакие чудеса уже не помогли и не помогут впредь. Вот они – все перед ним… А ОН, он смотрит прямо на него и говорит… макающий со мной в блюдо. Он знает, конечно знает. Пусть… Всё равно. Так сбудутся Писания. И он, Иуда, будет главным, будет тем, кто отдаст на поругание и растерзание это чудо, которое сидит перед ним. Так должно быть и так будет. «Не я ли?» – говорят они все, уже обеспокоенные, уже взволновавшиеся как волны геннисарретского озера, где он подобрал их… ловцов человеков. Лишь один суров и хмур. Лишь один не задал этого вопроса. Потому что знает, что неспособен на это. Он смотрит на Иуду, который тоже роняет: «Не я ли?» И слышит в ответ: «Ты сказал…» Никто не замечает из них, занятых своими уже странными заботами и волнениями. Занятых предчувствием одиночества. Приходом последней ночи. Впрочем, пора. Пора. Ему пора. И ЕМУ пора. Всем пора. Пришло время идти. Встать тяжело… но удаётся. Затёкшие ноги его упёрлись в денежный ящик, и его содержимое глухо брякнуло деньгами пожертвований, и ещё глуше прозвенели у него за пазухой тридцать сребреников. За пазухой у Ученика Иисуса. Апостола. Предателя. Основателя противостояния своему Учителю, которое будет длиться столько, сколько стоит мир. Противостояния людей против того, кто пришёл спасти их. Тех, кто не хотел спасения, но лишь желал жить так, как хотят сами. Тех, кому Учитель был не нужен. Тех, кого он заставлял думать о чём-то другом, кроме хлеба насущного и завтрашнего дня. Тех, кто не желал вспоминать о совести, любви и сострадании чаще, чем хотел бы этого сам. Чей мир не мог принять наличие такого БОГА. Не мог… И не принял. Это того стоит, подумал Иуда. За это можно дорого заплатить. И он был готов… Он, Иуда! Выразитель желания всего человечества жить так, как хотели они. Сами! А не как рассказывал ОН! ОН не понял… им не надо советовать! Нужно просто приказывать. Тогда они поймут, люди. Тогда они или испугаются или просто покорятся воле ТОГО, кто говорит, а не увещевает, кто не удосуживается объяснять, но лишь велит покоряться ЕГО воле. Безропотно и без сомнений.

Ещё раз тренькнули монеты. Цена оценённого. Нет, они не нужны были Иуде. Эти грязные деньги. Он оставит их здесь, в этом ящике для пожертвований, который натёр ему плечи и как будто сросся с ним. Или – да! Вернёт их Анне. Который ничего не понял или сделал вид, что не понял. Ухватился за Иуду. Глупец! Надеется прикрыться Иудой, этими деньгами! Не выйдёт, первосвященник. Но их надо было взять. Надо, необходимо было… Чтобы ОН и все, кто попытаются в будущем понять то, что ОН говорил, знали, что и ЕМУ и всем им есть цена. В медяках, сребрениках ли или в золотых монетах… Цена есть у каждого и у всего в этом мире. Грязь не на деньгах, а в душах. И вычистить этот нужник, это отхожее место не под силу никому. Невозможно. И он, Иуда, покажет это и ЕМУ и всем живущим на земле. Так и написано на расписке, которую дал он, Иуда, покупателю. Первосвященнику Анне. И подписал, завизировав акт. Купли-продажи… Купли-продажи того, как один человек продавал другому человеку Бога. В дверях он хотел ещё раз обернуться, ещё раз глянуть на светлый силуэт, перед которым на столе стояла простая деревянная чаша, из которой он несколько минут назад принимал размоченный в вине хлеб… «СЕ ТЕЛО МОЁ, СЕ КРОВЬ МОЯ», – повторил он. И ухмыльнулся. Сделал шаг. За его спиной громыхал Пётр: «Я не отрекусь…» Иуда покачал головой и шагнул к двери. Он хотел обернуться, чувствуя взгляд ЕГО, но тихие слова остановили его… «Не пропоёт и петух и трижды отречёшься от Меня». Так и будет, кивнул Иуда и не стал оборачиваться. Незачем. Так и будет.