Ма Чжэнь - Мифы и легенды Китая

Вдруг с поверхности моря раздался крик: «Цзинвэй! Цзинвэй!» В этом крике слышались горе и обида, удрученность, жажда жизни и сожаление о смерти. Его издавала пташка, похожая на ворону, с узорчатой головой, белым клювом и красными когтями. Порхая над темно-синей водной гладью, она то колотила крыльями по воде, то задирала голову высоко в небо.

То было воплощение души Нюйвы!

Поскольку в мире не было другой такой птицы, люди дали ей новое имя – птичка Цзинвэй.

Бог весть сколько раз пыталась Цзинвэй прорваться на небеса, воображая, что она может вернуться в свою обитель, словно богиня, свободно путешествующая между небом и землей. Но всякий раз она падала, не добившись успеха: она уже не могла вернуться, поскольку отныне была лишь обычной птицей – настолько не примечательной, что даже отец не узнал ее. В бессилии она покинула Восточное море и отправилась на север, к материку.

Цзинвэй добралась до горы Фацзюшань, где брала свое начало река Чжаншуй. Гора не имела особой прелести, но на фоне величественных скал кругом выглядела очень уединенной. Повсюду на горе росли невысокие деревца кудрании, и их мягкие листья вызвали у Цзинвэй чувство уюта, поэтому она вспорхнула на ветку кудрании и примостилась там.

Наступила ночь, горы погрузились в тишину и серебристый лунный свет. Подул горный ветер, трогая листья кудраний, – и все деревья разом зашуршали, зашумели, словно бушующее море. Этот звук испугал Цзинвэй, она почувствовала себя очень одинокой и хотела заплакать – но ведь у птиц не бывает слез, и ей оставалось лишь чирикать на луну, призывая отца и мать. Печальный крик тут же терялся в шуме ветра, горло Цзинвэй охрипло. И в этот момент она наконец полностью осознала, что лишилась драгоценной жизни, потеряла свою девичью красоту, навсегда утратила беззаботное прошлое и надежды на будущее.

«О море, почему ты так жестоко? Любовь моя, за что ты так отплатила мне? Жизнь, отчего ты так хрупка? Красота, почему уродливое убивает тебя?» Но молчаливый ветер не ответил ей. Цзинвэй ощутила гнев, и жажда мести вдруг вспыхнула у нее в груди, подобно факелу!

С первыми рассветными лучами Цзинвэй, хлопая крыльями, выпорхнула из рощи кудраний. У подножия горы она подняла небольшой камешек и полетела к Восточному морю. Когда она добралась до моря, огромное красное солнце уже поднялось над водной гладью. Обратившись лицом к заре, Цзинвэй закричала, вложив в этот крик всю свою душу: «Отец, твоя дочь засыплет все Восточное море!»

Она раскрыла свой белый клювик и бросила в море первый камень возмездия. Камешек упал, вызвав легкую рябь, и море мягко втянуло его в свое в лоно. Цзинвэй гордо подняла покрытую узором голову и полетела через Восточное море к западным горам, подхватила там веточку и, вернувшись обратно, тоже швырнула ее в море. Сучок упал в морскую пену и сгинул без следа.

Так день за днем, год за годом маленькая птичка с криком «Цзинвэй! Цзинвэй!» летала от Восточного моря в западные горы, набирала там камни и ветки и вновь возвращалась, ведя свою мстительную работу. Как бы море ни глумилось над ее ничтожностью, она всякий раз отвечала победным щебетом.

Можно ли засыпать море веточками и булыжниками? Никто не поверит, что такой план мести может увенчаться успехом. Но люди, слушая трагическую историю Цзинвэй, думают вовсе не о бесплодности и бессмысленности ее труда – напротив, этот миф внушает им чувство надежды. Это происходит потому, что поведение Цзинвэй пробуждает в людях затаенное желание справедливости. Легенда о Цзинвэй стала классическим произведением китайской культуры, а ее образ – символом неуклонного самосовершенствования, решимости и твердости духа.

В западной мифологии существует художественный образ, аналогичный Цзинвэй, – Сизиф. За ложь и коварство боги приговорили Сизифа к тому, чтобы в загробном мире он вкатывал на вершину горы каменную глыбу. Всякий раз, когда камень достигал вершины, он тут же сваливался вниз, вынуждая Сизифа снова и снова повторять этот нескончаемый путь. Таким образом, «Сизифов труд» стал в западной культуре метафорой тщетных усилий и безграничных страданий.

Цзинвэй заполняла море при свете солнца, Сизиф катил свой камень среди подземного мрака, но с точки зрения культуры оба этих образа оказали влияние на духовную жизнь человечества. Цзинвэй – уникальная для китайской мифологии богиня. Ее смерть и трагическая история придают китайской мифологии еще более человечный характер, поэтому этот сюжет знаком всякой семье. Мы верим в духовное родство всех людей и в то, что эта история, став известной во всем мире, обязательно тронет сердце каждого.

Хоу И пронзает солнце (период Чжаньго)

После того как бог земли Хоу-ту стал помощником Хуан-ди, у него родился божественный сын Емин. Обстоятельства его появления на свет были необычными: перед этим он провел в утробе матери целых двенадцать лет. Это знаменовало зарождение самого времени. Когда Емин вырос могучим божеством, Хуан-ди поручил ему управлять ходом небесных тел и разделил порядок их движения на двенадцать отрезков [8] В Древнем Китае сутки делились на двенадцать временных промежутков (шичэнь) по два часа каждый. – Примеч. авт. . С тех пор люди узнали, что такое время, а Емин стал богом времени.

Другой сын Хоу-ту, Синь, был божеством заурядным. Подметив, что боги, не преуспевшие в небесном мире, находят свой путь в мире земном, он также отправился на землю. Он женился на смертной девушке, и у него родился сын – великан Куа-фу, подарив Синю надежду на счастливую семейную жизнь.

Куа-фу должен был унаследовать и человеческие, и божественные черты. Однако он не обладал ни присущим богам умением летать, ни волшебной силой, поэтому был неспособен подняться на небеса и мог жить лишь на земле. Тем не менее он отличался от людей не только гигантским ростом и неимоверной силой, но и причудливой внешностью: с ушей его свешивалась пара желтых змей, а еще две змеи приросли к рукам. Не было такого человеческого занятия, которое не удавалось бы ему: по собственному ли желанию, по просьбе ли других людей – с любыми делами он справлялся идеально.

Но боги и люди по натуре похожи: чем сильнее они становятся, тем больше хотят проявить себя; чем дальше растут их способности, тем больше желают раскрыть их. Куа-фу был все менее и менее доволен работой, которую он выполнял, в сердце его разрасталась тоска. Людские цели казались ему слишком ничтожными: чтобы добиться того, ради чего другие напрягали все силы, ему достаточно было лишь шевельнуть пальцем. Он жаждал великих свершений, которые потрясли бы мир небожителей. Мысли его мало-помалу свелись к одной ограниченной сфере: ежедневно он думал лишь о том, чего бы сделать выдающегося. Он смотрел на небо и землю, на горы и реки – и, словно человек, который не может найти в прекрасном букете самый красивый цветок, не знал, к чему бы ему приложить свои умения.