Ёсида Кэнко-хоси - Записки на досуге

Даже люди вроде бы мудрые заняты только тем, что судят людей, а себя не знают. Как можно, не познав себя, познать других?

Только тот, кто познал себя, может познать и других. Человек безобразен обликом, а того не знает; глуп, а того не ведает. Не искусен ни в чём, не знает ничтожности своей и старых лет. Не знает болезней своих, близости смерти и куда идти. Не зная увечности своей, не хочет знать он и чужой хулы. Посмотри в зеркало, сосчитай свои года. Познать себя можно, но если будешь сидеть сложа руки, всякий скажет, что так себя не познаешь.

Нельзя изменить свой облик и отнять у себя года. Так что если знаешь свою неискусность, оставь своё дело. Если знаешь свои преклонные года, утишь свой пыл, живи в спокойствии. Если знаешь свои изъяны, отдайся их исправлению.

Если знаешь, что неприятен людям, навязывать своё общество — стыдно. Безобразен обликом и глуп, а идёшь служить. Дурак, а идёшь к людям учёным. Неискусен, а садишься рядом с искусными. Голова седа, а тянешься к молодым. Как же так? Желаешь неисполнимого и гневаешься на неисполнимость, ждёшь того, кто никогда не придёт. Это не люди стыдят тебя, когда, опасаясь их, заискиваешь перед ними. Это стыд сердца твоего, влекомого одними лишь желаниями. Желания твои неистощимы, потому что не ведаешь: великое событие по имени смерть, что венчает жизнь твою, уже в пути.

Вступивший на путь Будды старший государственный советник Фудзивара Сукэсуэ повстречался с Минамото Томоудзи, занимавшим должности советника государя и среднего начальника охраны двора. Сукэсуэ сказал: «Я могу ответить на любой ваш вопрос». На что Томоудзи ответствовал: «Неужели?»- «Давайте всё-таки попробуем!» — «По правде сказать, книг учёных я не читал, так что спрашивать про них не стану. А потому спрошу-ка я насчёт какой-нибудь ерунды бессмысленной». — «Если это и вправду какая-то ерунда, я уж точно не попаду впросак».

Придворные господа и дамы заволновались: «Какое интересное соревнование! Так давайте же пойдём к государю! А тот, кто проиграет, пусть хорошенько угостит нас!»

Государь и вправду призвал спорщиков к себе. Томоудзи сказал: «В детстве я часто слышал такие слова, которые я никогда не понимал: „Уманокицурёкицуминооканака куборэирикурендо“. Что значат эти слова? Вот в чём вопрос».

Сукэсуэ затруднился с ответом. «Это какая-то ерунда, о которой и говорить смысла нет». Тогда Томоудзи произнёс: «Я же с самого начала сказал, что серьёзных знаний у меня нет, а потому я и стану спрашивать о ерунде, в которой смысла нет».

Итак, Сукэсуэ проиграл, а потому ему пришлось закатить пир.

Лекарь Вакэ Ацусигэ служил у покойного государя-монаха. Когда подали кушанья, он сказал: «Если изволит спросить меня государь относительно того, какими иероглифами пишутся эти изысканные кушанья, и о том, чем они полезны для здоровья, я вам тут же и отвечу, а потом вы сверитесь с учёными книгами и убедитесь, что я не допустил ни единой ошибочки». В эту минуту появился министр внутренних дел Минамото Арифуса. Он сказал: «Ну что ж, настало время и мне чему-нибудь поучиться. Так какова же главная часть в иероглифе „соль“?» Лекарь ответил: «Конечно, „земля“!»

Министр расхохотался: «Только человек от земли может так думать! А человек придворный знает, что это „тарелка“, потому что ему эту соль на блюдечке подносят. Хватит, я всё понял, и вопросов у меня больше нет». С тем Ацусигэ и ушёл — не солоно хлебавши.

Должны ли мы любоваться сакурой лишь тогда, когда она в полном цвету? Должны ли мы наслаждаться луной лишь тогда, когда на небе — ни облачка? Смотреть на дождь и тосковать по луне… Опустить занавески и не ведать, что за окном — весна… В этом — очарования больше. Разве нечего углядеть на ветке с бутонами или в саду, засыпанном листьями? Разве стихи, посвящённые тому, как опоздал насладиться цветением или что-то послужило тому любованью помехой, чем-то хуже тех, где это любованье есть? Так понятно, когда люди сетуют — цветы опали, а луна скрылась, но только самый бесчувственный человек скажет: «На этой ветке цветы осыпались — на что здесь смотреть?»

В любом деле самое любопытное — это начало и конец. Разве любовь — это только встреча? Вот некий человек печалится в разлуке, он горюет о пустых обещаниях, бесконечной ночью мучается от одиночества, взор его блуждает по небесным далям, и он с тоской вспоминает былое — в домике, заросшем вокруг камышом… Разве это не называется любовью?

Долгожданный месяц, что явился уже ближе к рассвету, тешит сердце больше, чем луна полная, залившая светом весь мир. А вот бледный месяц, просвечивающий сквозь вершины криптомерий высоко в горах… Вот он спрятался за тучей, что разразилась дождём… Непередаваемо. Блестят-переливаются капли на листьях кедра и дуба, щемит сердце, тоскуешь по чуткому другу, вспоминаешь столицу.

Разве луна и цветы отражаются только в наших глазах? Как утешительно и приятно думать о весеннем цвету, не выходя из дома, и вспоминать луну, улёгшись в постель. Человек воспитанный не показывает своих восторгов и прячет одушевление. Только деревенщина выставляет напоказ свои чувства. Такой человек ломится напролом к цветущему дереву, пялится на цветы, лакает вино, в компании таких же, как он сам, слагает стихи, а в довершение всего безжалостно ломает здоровенную ветку и уносит её с собой. В журчащем источнике он станет мыть руки и ноги, на снегу непременно оставит свои следы — смотреть ему мало.

Забавно наблюдать за такими людьми во время праздника в святилище Камо. «Так, шествие задерживается, пойдём-ка отсюда», — сказав так, эти люди отправляются под крышу, пьют вино, закусывают, играют в шашки и шахматы. Когда же человек, которого они оставили на помосте, чтобы он караулил шествие, прокричит: «Идут, идут!», они срываются с места и бегут наперегонки, карабкаются на помост, глядят во все глаза, судачат. А когда шествие скроется, только и скажут: «Увидимся через год». Им бы только поглазеть — вот и весь интерес. У столичных же вельмож считается хорошим тоном зевать, дремать, а на шествие и не смотреть вовсе. Мальчишки на побегушках снуют туда-сюда, а слуги, расположившиеся за спинами своих хозяев, никогда не позволят себе лишнего и не высунутся вперёд, чтобы получше разглядеть шествие.

Трогательно видеть, как перед праздником, ещё до наступления рассвета, всё вокруг завалено и завешано листочками мальв. Потихоньку собираются экипажи, а люди гадают, кому они принадлежат. Дело становится проще, если среди погонщиков быков или челяди встретишь знакомое лицо. Мне никогда не наскучит смотреть на вереницу экипажей — таких изящных и богатых.

Когда стемнеет, ты спрашиваешь в недоумении: куда же подевались все эти экипажи и несметные толпы? В мгновение ока люди рассеялись, повозок и след простыл. Занавеси перед помостом сняты, циновки убраны — глазу становится грустно. Да, так устроена жизнь. Увидел эту улицу — увидел, что это такое — праздник…