Алишер Навои - ФАРХАД И ШИРИН

Теперь я об одном тебя прошу:
Письмо, что я в смятении пишу

Пером смятенья, мертвая почти, —
Внимательно прочти и перечти

И, если хочешь облегчить мне боль,
Прислать ответ с посланцем соизволь.

Я сохраню твое письмо-привет,
Как тайный, чудотворный амулет,

Оно послужит для Ширин твоей
Охранной грамотой от всех скорбей…»

Горе и радость Ширин и Михин-Бану.
Почести Шапуру

«Письмо печали, славословьем стань
Тому, кто, взяв перо творенья в длань,

Навел на гладь вселенной свой узор,
Узор нетленный рек, долин и гор;

Кто молнией любви сверкнул — и так
Мир разделил с тех пор на свет и мрак:

Он создал силу — имя ей Любовь.
Ей, как судьбе своей, не прекословь,

И, кто ее печатью заклеймен,
Скитаться, словно атом, обречен.

Свою отчизну должен он забыть —
И горькое вино чужбины пить,

И если на чужбине кров найдет,
То скоро целый мир врагов найдет.

Но если друг ему в награду дан,
То не страшны ему враги всех стран,

Он похитительницею сердец
В письме утешен будет наконец…

Да, горный кряж страданий сплошь в гранит
Из края в край та сила превратит,

А луг любви в пустыню мук и бед. —
Влюбленным из нее исхода нет!»

Такие мысли изложив сперва
Во славу сил любви и божества,

Он, словно одержимый, весь дрожал —
И пламенную повесть продолжал:

«Всеозаряющему свету дня
Послание от дымного огня.

От терния пустыни к розе… нет, —
Терновник кипарису шлет привет!

Из преисподней ада в вышний рай —
Письмо Фархада, пери, прочитай!

Клянусь душой загубленной своей:
Тебя назвать возлюбленной своей,

Сердечным словом милая — и то
Назвать я не осмелюсь ни за что!

Да, я прослыл безумцем. Признаюсь,
С безумьем прочен у любви союз.

Но пери луноликая сама
Свела меня, несчастного, с ума.

И если б я, помешанный, в бреду
Сказал такое слово на беду,

То, да простится заблужденье мне, —
Есть, как безумцу, снисхожденье мне.

Да, я Меджнун, а ты моя Лейли,
Моя недостижимая Лейли.

Мне был приказ Лейли — и я пишу,
Заочно перед ней в пыли — пишу.

Ей, как Меджнун, всю душу изолью,
Всю боль разлуки, муку всю мою.

Не обо мне, однако, будет речь, —
Нет, о твоих собаках будет речь…

Как им живется? Сыты ли они?
В покое ли, в тоске ль проводят дни?

Глубокой ночью сон тревожа твой,
Собравшись в круг и поднимая вой,

О чем они так долго воют все?
Не обо мне ль, пропавшем жалком псе?

Когда, ворча, бросаются на кость,
Какой мечтой себя приводят в злость?

Не хочется ль полакомиться им
Костлявым телом высохшим моим?

Когда в долбленый камень бьются лбом,
Чтоб вылизать глоток похлебки в нем,

То знают ли, какие камни тут
По темени меня все время бьют?

Лакая воду, хоть один ли пес
Поток моих соленых вспомнит слез?

Когда на цепи их сажает псарь,
Не мнится ль им, что он иранский царь?

В ошейниках спеша к себе домой,
Не думают ли про ошейник мой?

Собачьи вопли их не унимай:
Не о моей судьбе ль их злобный лай?

О, если б на ночь вместе с ними мог
Склонить я голову на твой порог!..

Мне там дороже всех была одна:
Была, как я, измучена, больна

И, словно бы стыдясь других собак,
На морду уши свешивала так,

Что покрывалом из больших ушей
Скрывала морду от чужих очей.

Весь выпирал ее спинной хребет,
Подобный узловатой нити бед.

Не только защищаться не могла, —
Свой хвост она едва уж волокла.

Была она вся в язвах, и ее
Терзали мухи, словно воронье.

Ей — от коросты, от увечных ран,
Мне мука суждена сердечных ран.

Быть может, и неведомо тебе,
Она была так предана тебе:

Ни на кого не поднимала глаз,
Но четырех ей мало было глаз, [42] Но четырех ей мало было глаз . — Четырехглазой называется собака с пятнами над глазами. Выражение «смотреть в четыре глаза» значит — нетерпеливо всматриваться.

Когда ты проходила через двор,
Ей подарив случайный, беглый взор.

Хоть в этом с ней соревновались мы,
Друзьями все же оставались мы.

Чем больше был, чем дольше был я с ней,
Тем обнаруживал я все ясней

В ней свойства человечности. Поверь,
Что человечности не чужд и зверь!

Была она великодушна… Да!
Переступив порог твой иногда,

В своей собачьей радости, она
Ко мне бывала жалости полна.

Так иногда, при виде бедняка,
У богача раскроется рука.

Нет! Мы дружили. Помню, и не раз,
Я плачу — слезы у нее из глаз…

Что с ней теперь? Я мысли не снесу,
Что так же тяжко ей, как мне здесь, псу.

Все так же ль носит в сердце, как недуг,
Воспоминанье обо мне мой друг?

Ах, может ли она в себе найти
Остаток сил — на твой порог всползти?

А если хватит сил, — о боже! — пусть
Поймет она мою, собачью, грусть!..

Но, беспокоясь о ее судьбе,
Осмелюсь ли спросить я о тебе?

Когда свое писала ты письмо,
Из жемчугов низала ты письмо,

И столько чистых, звонких в нем монет,
Чистейших чувств, что им и счета нет!