Алишер Навои - Лейли и Меджнун

Кто ранен, душу тот готов отдать
За пластырь. Я же должен обладать

Десятком душ, нет, нужен мне туман,
Нет, сто туманов, чтоб спастись от ран!»

Росло безумье в нем от этих слов…
Внезапно диких вспомнил он ослов

Пустыни, где с джейранами бродил,
С газелями, куланами бродил,

И на прощанье пса поцеловал,
И на пустынный вышел перевал,

И к диким зверям побежал скорей,
И стал он жить опять среди зверей.

Когда Меджнуном посланный к Лейли
Зейд, наконец, достиг ее земли,

И доступ вскоре получил к луне,
И с ней увиделся наедине, —

О нем, испепеленном, рассказал,
О жалком, о влюбленном рассказал.

У пери закружилась голова,
Едва услышала его слова,

Дыханье стало пламенем полно,
И сердца сталь расплавило оно.

То амброю пропитана коса,
Иль дым над головою поднялся́?

Она, как черная коса ее.
Вся извивалась, и краса ее

Неугасимым пламенем зажглась,
Вода печали потекла из глаз:

«Твои слова, как душу, я приму:
Вернул ты душу телу моему.

Недуга моего целитель ты,
Не человек, а небожитель ты!»

И быстро побежала в свой покой,
И вышла со шкатулкой дорогой:

Там были редкостные жемчуга.
Сказала: «Весть твоя мне дорога,

Она ценней подарка во сто раз,
Но мало денег у меня сейчас…

О Зейд! Не скрою жадности своей:
Стократ была бы весть твоя ценней, —

Я недовольной все-таки была б!
О, где же он, любви безумный раб?

Ему письмо страданья напишу!
Я милости и верности прошу!

Свою печаль я передам письму,
Доставь его безумцу моему,

Ко мне с его ответом поспеши!»
И Зейд сказал: «Я раб твоей души,

Но торопись: меня пославший ждет,
К несчастью промедление ведет!»

Потребовав чернила и калам,
Чернила со слезами пополам

Смешав, Лейли закончила письмо, —
В нем сердце запечатано само!

И Зейд в пустыню поспешил с письмом,
А там в очаровании немом

Дни одиночества Меджнун влачил,
И Зейд ему послание вручил.

Упал он, уподобившись тому
Искомканному, смятому письму,

И молвил так: «Благословен посол!
С каким известьем ты ко мне пришел?

Единым словом исцеленье дай,
Открой письмо, ее веленье дай!»

Кто начал эту книгу в добрый час,
Продолжил так правдивый свой рассказ:

По милом сыне убивалась мать,
Отец не в силах был уже страдать,

Хотя решил: непоправимо зло, —
Стремленье к сыну верх над всем взяло.

Быть может, думал он, безумный сын
Над скорбью сжалится его седин,

И плач родительский, истошный крик
Безумья свяжет, может быть, язык,

Язык отца найдет сто тонких слов,
И вновь Меджнун войдет под отчий кров…

Решил: надежда сбудется его!
И повезла верблюдица его

В пустыню, и прошло немало дней,
И груду серых он нашел камней,

Он жалкие развалины нашел,
Он сына, опечаленный, нашел!

Безумному развалины сродни:
Он был разрушен больше, чем они.

Чем занят он, отшельником живя?
То убивает жалкого червя,

То под горою глину роет он,
Столбы из этой глины строит он,

То голову посыплет прахом он…
То, одержим внезапным страхом, он

Садится быстро на́ стену верхом,
Трясется весь в отчаянье глухом,

Кусает ногти, рукава жует…
То запоет он, как сова поет,

И молкнет, обессиленный, потом,
От пыли чистит филина потом,

И, дерзкая, познав свои права,
Ему садится на руку сова,

Садится филин и глядит вперед,
Рога о голову Меджнуна трет.

Господь раненья в голову нанес, —
На ней ранений больше, чем волос.

В глазах окровавлённых — сто сучков,
Их больше, чем ресничных волосков.

Черты на крыше выведет впотьмах,
Из этих черт невольно выйдет: ах!..

И был отец несчастьем сразу смят,
Сыграло с ним страданье, сделав мат!

Воскликнул он: «Подобие чего
Вот это загнанное существо?

Ужели человеком назову?
Ужели сына вижу наяву?»

Отшельник страшен был, а шаг тяжел,
И все ж отец к Меджнуну подошел.

Но в сторону безумец отбежал,
Как будто страх отец ему внушал,

Как будто им сыновний долг забыт.
Заплакал тут седой отец навзрыд:

«О, должен ли меня страшиться ты!
О, сердца моего частица ты,

А сердце потеряло ранам счет!»
И понял сын: отец его зовет,

И встречей счастлив он с отцом родным,
И, вздох издав, упал он перед ним.

Отец нагнулся, поднял сына он,
С Меджнуном слился воедино он.

И крепко два страдальца обнялись,
Как буквы однородные слились, [12] Как буквы однородные слились — намек на удвоение букв в слове.

В смятении кричали каждый миг,
И это был печали страшный крик.

Когда же улеглась тоска сердец,
Воскликнул так дряхлеющий отец:

«Несчастный сын! Ты — часть моей груди!
Сердечных ран моих не береди!

Ты плоть моя: ты ранен — ранен я,
Ты бездыханен — бездыханен я.

Еще не начинались дни твои,
А кровь твоя текла в моей крови.

Я требовал тебя в мольбах своих, —
Кормил голодных, одевал нагих,

С молитвою ложился и вставал
И милостыню бедным раздавал.

И я тебя нашел на склоне дней,
Ты стал единой радостью моей.

Сто капель крови я терял, пока
Ты насыщался каплей молока.

Колючка малая в твоей ступне
Вонзалась острым жалом в печень мне.

И свет наук твои глаза привлек, —
Тебя на первый я привел урок,