Алишер Навои - Лейли и Меджнун

Чтоб с добрыми ты чувствами дружил,
С науками, с искусствами дружил,

Чтоб знание, достоинство и честь
Сумел ты самым высшим благом счесть.

Когда ты уходил и приходил,
За каждым шагом я твоим следил.

Я думал так: настанет мой черед,
От Истинного смерть ко мне придет,

Как некогда к родителям моим, —
Таков удел, назначенный живым, —

Тогда жилище взглядом обведу,
Тебя с собою рядом я найду, —

Ты будешь то в ногах, то в головах,
И я легко земной покину прах.

Когда простится с бренным телом дух,
Увидишь: дней моих огонь потух, —

От горя скрутишься веревкой ты,
Забьешься бабочкой неловкой ты,

Мне рай твоя молитва отопрет,
Тобою озарится мой народ.

Я думал: встречу смерть свою светло,
Мое в народе имя не мало,

И не мала и не пуста казна:
Чужому не достанется она.

Не даст наследник расточаться ей,
Не устремятся домочадцы к ней,

Не страшен ветер моему шатру,
Найдется крепость моему добру,

Мой дом родной не будет знать невзгод,
И в радости пребудет мой народ…

И время наступает: я умру.
Ночь тягот мчится к моему утру,

Сменило утро смерти ночь мою,
И я обличье смерти узнаю.

Свеча моя вот-вот сгореть должна,
Один твой вздох — погаснет вдруг она.

Душа вот-вот отправится в полет,
Один твой крик — и крыльями взмахнет.

Ты не был волен в том, — не прекословь, —
Что пала слабая душа в любовь,

Но есть конец, пойми, для всяких дел,
Но есть для каждой гибели предел.

Иль не видали мы людей любви?
Иль не топтали мы путей любви?

Кто в битве с нею голову сложил,
Тот разума презренье заслужил,

Тот не утонет, кто в пучине вод
Ногами и руками бить начнет,

Но тот, кто не старается спастись,
Не может не погибнуть, согласись.

Чтоб выбраться из чаши, муравей
Не силу — ум спешит собрать скорей

Не только немощь людям дал господь, —
Лекарство дал, чтоб немощь побороть.

Сверни, мой сын, с опасного пути,
Старайся думать, как себя спасти.

Не сразу станет мудрым ученик,
Не сразу станет сахарным тростник,

Не сразу исцеленье ты найдешь,
Но все же к просветленью ты придешь.

Сто лет прожить захочет человек, —
Терпенья пусть возьмет на целый век.

Увы, тяжел на минарет подъем,
Зато легко сойдем с него потом.

Безумия вершина под тобой:
С горы спустись знакомою тропой.

Доколе без тебя мне горевать?
Покоя без тебя не знает мать,

От ночи до утра не знает сна,
С утра до ночи слезы льет она.

Взывает мать: «Мой сын, ребенок мой!»
Рыдает мать: «О верблюжонок мой!»

И так о камень бьется головой,
Что даже камень плачет, как живой.

Лицо свое, что горем обожглось,
Осыпав камфарой седых волос,

Тоскует мать, твоей тоской полна,
Ты падаешь — и падает она.

Последний или предпоследний вздох, —
Вот все, что ей теперь оставил бог.

Ушла надежда наша, — не вернуть.
Пора нам собираться в дальний путь.

Мой бедный сын! Ушел из дому ты, —
Ужель отдашь его чужому ты?

Тепло твое хранит твоя постель, —
Мой бедный сын! Ей дашь остыть ужель?

Умрем из-за тебя. Подумай сам:
Что ты ответишь гневным небесам?»

И, выслушав прекрасные слова,
Меджнун к ногам отца припал сперва,

Ресницами подмел он каждый след
Отцовских ног и так сказал в ответ:

«О ты, чье племя для меня кыбла!
О, да сгорит печаль твоя дотла!

Лекарства мне ты приготовил в дар,
Но в пепел превратил их мой пожар.

Терпенье, говоришь? Его унес
Поток моих кровавых, жарких слез!

Зачем твоя безжалостная речь
Клеймом клеймо старается прижечь?

Где мужество, где право я возьму,
Чтоб отвечать призыву твоему?

Твое желанье для меня приказ,
Как ты велишь, так поступлю сейчас.

Что я могу сказать в ответ тебе,
Когда ответа нет в моей судьбе?

А был бы вправе дать тебе ответ, —
Свидетель целый свет, — сказал бы: нет!

Но всюду заклеймен позором я,
Судьбы наказан приговором я,

Зажжен любовью, связан я судьбой.
Лишен я воли над самим собой.

Меня спасать остерегайся ты:
Меджнуна видишь, а не Кайса ты!

Не кипарис, — трава перед тобой,
Уже трава становится золой, —

Быть может, смерч, кружащий на земле,
Вид кипариса вновь придаст золе!

Когда, как солнце, ты пришел сюда,
Увидел ты: я — черная звезда.

Зачем не знал я ранее тебя?
Бежал я от незнания тебя!

Вовеки недостоин я того,
Чтоб ты со мною признавал родство!

Пути зверей, я понял, не для нас,
Не может человеком стать Наснас.

Хотя собаки хуже всякой я,
Но быть хочу твоей собакой я:

Неверности не ведает она.
За человеком следует она.

Безумный пес в глуши пустынной я,
Но прихожу к тебе с повинной я.

Захочешь — пса прогонишь ты пинком,
Захочешь — пожалеешь, примешь в дом.

И точно так же ты меня прими,
Я буду снова жить между людьми!

Разумными считай мои дела,
Да не коснется их твоя хула!

Виновен я, но есть один закон:
Кто повинился, должен быть прощен».

Замолк Меджнун, и с быстротой слуги
К верблюдице направил он шаги,

И сразу — не забыл сноровку он —
От сбруи отвязал веревку он,

И к шее привязал ее своей
Одним концом, и подал поскорей

Другой конец отцу, и произнес:
«Я твой привязанный за шею пес!»

И, молвив так, он посреди пути
На четвереньках принялся ползти.

Отец веревку с шеи снял с трудом,
Спеша вернуть безумца в отчий дом…

Когда безумцем я проклятым стал,
Я родины своей вожатым стал.

У Кайса дом, отец… О Навои,
Ты без отца, и к дому нет любви!