Алишер Навои - Поэмы

Мир у меня, когда мой срок придет,
Одни руины эти отберет.

Их все равно с собой не взял бы я
В безвестный дальний путь небытия.

Чем легче бремя здесь несешь, о друг,
Тем легче в будущем избегнешь мук».

Спросили у Лукмана, говорят:
«О муж, всезнаньем напоивший взгляд!

Мы не отыщем в глубине веков
Таких, как ты, ученых мудрецов.

Кто был учитель твой? Не утаи —
Где почерпнул ты знания свои?»

Ответил: «Недоступен был мне круг
Философов, мыслителей, наук.

И я учился не у мудрецов,
А у невежд и низменных глупцов.

Глянь на невежду и дела его —
Все делается плохо у него.

Я поступал всегда наоборот,
Вот в чем моя твердыня и оплот.

Невежество людей ведет во тьму.
Тот знающ, кто противится ему.

И тот блажен, кто в срок оставить мог
Безумье мира, вихрь его тревог.

В самом себе богатство мудреца.
Он предпочтет руинам блеск дворца.

Богатый духом — истинно богат;
Залог благоустройства — харабат».

Историк, что все это описал,
Примерно так сказанье завершал:

Очнулся шах и понял, что — вот-вот —
Навеки солнце дней его зайдет,

Увидел смертный пред собой порог
И понял: жить осталось малый срок…

Так повелитель мира, говорят,
Как все — из чаши смерти выпил яд.

Он вспомнил мать, и дух воспрянул в нем,
Объятый удивительным огнем.

Открыв глаза, он на людей взглянул
И, через силу, глубоко вздохнул.

Велел писца с бумагою позвать,
Чтоб матери письмо продиктовать;

Чтоб лик бумаги чернотой покрыть
И дело завещанья завершить.

Чернила, белый лист дабир достал,
Тростник в персты молниеносный взял;

Дословно все в письме сумев сберечь,
Запечатлел он царственную речь,

Здесь — пересказ, подобие тому
Страданьем напоенному письму.

В начале восхваление того,
Чье безначально, вечно существо,

Кто, свет неисчерпаемый лия,
Жизнь вызывает из небытия.

Жемчужину души он в персть кладет
И то, что дал, в конце концов возьмет.

Он — кормщик плавающему в морях,
Он — спутник странствующему в степях.

Бедняк, униженный среди людей,
В его глазах превыше всех царей.

«Меня недуг, как божий гнев, настиг,
И я в песках, униженный, поник.

И этой силы мне не превозмочь,
И власть моя не может мне помочь.

Есть сокровенный смысл в судьбе любой;
Моей судьбы не понял разум мой.

Я, как последний дар из рук творца,
Приемлю чашу смертного конца!»

Вот так он восхваленье завершил
И к слову завещанья приступил:

«От сына твоего в тот час, как он
Стенает — войском смерти окружен.

Тебе, живой источник существа,
Душе моей, да будешь ты жива!

С тобой в разлуке долго пробыл я,
Печалил я тебя, о мать моя.

Владела мной бессмысленная страсть —
Навеки утвердить над миром власть.

Но мысль была незрелой в глубине,
Я чашу осушил — и яд на дне.

Хоть ныне разум прояснился мой,
Ошибки не исправлю роковой.

Я — сын дурной — с тобой бы должен жить,
По-рабски должен был тебе служить!

Что все величье царства моего
Пред пылью у порога твоего?

Но помешали счастью небеса…
Навек я смолкну через полчаса.

К последней воле преклонись моей:
Не плачь, не сокрушайся, не жалей!

Да не коснется скорбь твоей главы,
Не то — увы, мне бедному, увы!

Пускай я волю нарушал твою,
Ты эту просьбу выполни мою.

О мать, когда письмо мое прочтешь,
Ты все душой и разумом поймешь.

Пускай смятенье в мире не пойдет,
Когда меня могильный скроет свод.

Ты сделаешь, чтобы народ узнал,
Все то, что я о царстве завещал.

И знай, все это нужно было нам,
Что некогда предначертал калам.

От скорби корни сердца оторви,
Служи иной, возвышенной любви.

Да скорбь твоих ланит не очернит,
Да седина волос не убелит!

Да не оденется могильной тьмой
Блестящий свод небесный над тобой!

Как солнце, разметавшее лучи,
Не рви волос! Не плачь, крепись, молчи,

Чтоб от твоих неосушимых слез
Сносить мне горше муку не пришлось!

Но, коль собой не сможешь овладеть,
Не в силах будешь мук своих терпеть —

Вели устроить пир. И пусть народ,
Пусть весь народ на пир к тебе придет.

Весть разошли, чтоб люди всей земли —
Великие и малые — пришли.

Пусть на твоих айванах чередой
Садятся все за убранной суфрой.

Пусть угощенья твоего обряд,
Как прежде, будет царственно богат.

Пускай глашатай им объявит весть:
«С весельем сердца ешьте то, что есть,

И радуйтесь, коль хоть один живет,
Кто в землю никогда не отойдет!»

И если кто-либо среди гостей
Преломит хлеб на скатерти твоей,

И если привлечет людей еда,
Печалься обо мне и плачь тогда.

Когда ж гостей твоих обширный круг
К готовой пище не поднимет рук,

То, значит, нет ни одного средь них,
Кто б не утратил близких, дорогих…

Вот он — всего живущего удел, —
Кто о своих утратах не скорбел?

Не надо мною слезы проливай,
Всем людям мира сердцем сострадай!