Фернандо де Рохас - Селестина

А р е у с а. Не надо, провались я на этом месте! Я умру со стыда, я его мало знаю и всегда его стеснялась.

С е л е с т и н а. Да ведь я тут, я помогу тебе разделаться со стыдом и буду говорить за обоих, он-то такой же стыдливый.

П а р м е н о. Храни тебя господь, сеньора!

А р е у с а. Добро пожаловать, благородный кабальеро!

С е л е с т и н а. Подойди ближе, осел! Куда ты в угол забился? Нечего смущаться, стыдливого черти заберут. Слушайте оба, что я скажу вам: тебе уже известно, друг мой Пармено, что я тебе обещала, а тебе, доченька, известно, о чем я тебя просила. Ты, правда, согласилась неохотно, но забудем об этом: поменьше слов, время не терпит. Он вечно по тебе страдал. Я знаю, ты пожмешь эти страдания и по­жалеешь его, а если он проведет у тебя ночку — тем лучше.

А р е у с а. Умоляю, матушка, не нужно. Господи, не требуй этого от меня!

П а р м е н о. Матушка, устрой, ради бога, так, чтоб я не ушел отсюда, не договорившись с ней по-хорошему. Я уми­раю от любви. Предложи ей все, что мой отец тебе оставил для меня. Скажи, что я ей отдам, как только получу. Ну потолкуй с ней еще, а то мне кажется, она и смотреть на меня не хочет.

А р е у с а. Что тебе там шепчет этот сеньор? Он, верно, не желает, чтобы я согласилась на твои просьбы?

С е л е с т и н а. Он только говорит, доченька, что столь любезная и достойная особа, наверно, способна и на боль­шее, чем учтивость. А еще он обещает мне за посредни­чество в этом деле дружить с Семпронио ныне и присно и помогать во всем, что тот затеет против хозяина. Правда, Пармено? Обещаешь ты?

П а р м е н о. Конечно, обещаю.

С е л е с т и н а. Вот, дон мерзавец, ловлю тебя на слове, вовремя попался! Подойди сюда, бездельник, стыдливец! Прежде чем уйду, я хочу видеть, на что ты годишься. По­щекочи-ка ее тут в постели!

А р е у с а. Он не такой невежа, он не заберется в запо­ведник без разрешения.

С е л е с т и н а. Уже дошло до вежливости и разрешений? Ну, мне тут больше нечего делать. Уверена, что ты про­снешься поутру румяной, а он — бледным. Ничего, он шлюхин сынок, петушок, молокосос, у него, верно, и через три ночи гребешок будет в отменном виде. Таких-то мне, когда зубы покрепче были, прописывали к обеду врачи в наших краях.

А р е у с а. Ах, сеньор мой, не обращайся так со мною! Будь поучтивей, взгляни на седины почтенной старухи, что здесь находится. Отойди от меня, я не такая, как ты ду­маешь, я не из тех, кто открыто торгует своим телом за деньги. Ей-богу, я убегу, если ты дотронешься до моей одежды, пока не уйдет тетушка Селестина!

С е л е с т и н а. Что это значит, Ареуса? Откуда только взялись причуды, ужимки, выдумки и стыдливость? Вы­ходит так, доченька, будто я не знаю, что это за штука, будто я никогда не видала женщину с мужчиной, и сама через любовь не прошла, и не наслаждалась ею, и не знаю, чем влюбленные занимаются, что говорят и что делают! Горе тому, кто такое услышит. Так знай же, и я была блуд­ницей, как ты, и дружки у меня водились: но никогда не от­толкнула от себя ни старика, ни старухи и не пренебрегала их советами, открытыми или тайными. Клянусь смертью, которую мне пошлет бог! Уж лучше бы ты дала мне хорошую оплеуху! Ты так прячешься, словно я только вчера на свет родилась. Я, по-твоему, дура стыдливая и неопытная, а ты, стало быть, честная? Или ты мог ремесло унизить хочешь, а свое возвысить? Ладно, свой своему по­неволе брат! Я тебя за глаза больше хвалю, чем ты сама себя пенишь.

А р е у с а. Матушка, прости, если я провинилась! И по­дойди сюда поближе, а он пусть делает что вздумает. Мне приятней угодить тебе, чем себе самой; лучше глаза себе выколю, чем тебя рассердить.

С е л е с т и н а. Я не сержусь, а говорю это на будущее. Прощайте, ухожу, а то меня зависть берет, глядя на ваши поцелуи и возню. Вкус-то я еще на деснах чувствую, не ли­шилась его вместе с зубами.

А р е у с а. Иди, бог с тобою!

П а р м е н о. Матушка, прикажешь мне проводить тебя?

С е л е с т и н а. Как, у одного отнять да другому отдать? Нет! Помогай вам бог! Я уж старуха, мне бояться нечего, на улице меня не изнасилуют.

Э л и с и я. Собака ласт. Не идет ли наконец чертова старуха! (Селестина стучит.) Кто тут, кто стучит?

С е л е с т и н а. Отвори мне, доченька!

Э л и с и я. Вот когда ты возвращаешься! Видно, тебе правится бродить по ночам! И что в этом хорошего? Где ты так засиделась, матушка? Никогда не уйдешь, чтобы во­время вернуться домой. Это у тебя в обычае. Одному уго­дишь, сотню недовольных наживешь. Сегодня тебя разы­скивал отец девушки, которую ты на пасхе приводила к приходскому священнику; теперь отец хочет через три дня выдать дочь замуж, и нужно ее хорошенько подпра­вить, как ты обещала, чтобы муж не заметил пропажи невинности.

С е л е с т и н а. Не помню, дочка, о ком ты говоришь.

Э л и с и я. Как не помнишь? Ты, видно, забывчива стала. Стареет память-то! Да ты мне сама сказала, когда привела девчонку, что ты ее семь раз обновляла.

С е л е с т и н а. Не удивляйся, доченька; кто щедро расточает свою память, не может ее сохранить. А скажи-ка, вернется ли он?

Э л и с и я. Еще бы не вернулся! Оставил золотое за­пястье в залог за твою работу, да не вернется?

С е л е с т и н а. Запястье, вот оно что! Теперь знаю, о ком ты говоришь. Почему же ты не взяла инструмент и не приступила к делу? На таких-то и следует учиться, и пробовать силы, ведь ты столько раз видела меня за рабо­той. А не будешь, останешься на всю жизнь невеждой, без ремесла и доходов, и когда доживешь до моих лет, станешь оплакивать теперешнее безделье. В юности не помаяться — в старости раскаяться. Я-то вела себя лучше, когда твоя бабушка — упокой господь ее душу! —учила меня этому ремеслу; за год я ее обогнала.

Э л и с и я. Вот невидаль! Часто, говорят, случается хо­рошему ученику перегнать учителя. А дело только в том, охотно ли он учится. Ни одна наука не пойдет впрок, когда не чувствуешь к ней склонности. Я это ремесло ненавижу, а ты его до смерти любишь.

С е л е с т и н а. Говори, говори! Желаешь себе убогой старости? Ты, верно, думаешь, вечно держаться за мои юбки?

Э л и с и я. Бога ради, перестанем ссориться, хватит! По­живем еще в свое удовольствие. Сегодня мы сыты, нечего думать о завтрашнем дне.

Один деньги загребает, другой впроголодь живет, а смерть обоих приберет: ученого и пастуха, папу и поно­маря, хозяина и слугу, знатного и безродного, и тебя с твоим ремеслом, и меня безо всякого! Не век нам жить! Давай же веселиться да радоваться, ведь со старостью немногим суждено встретиться, а кто встретился, с голода не умер. Ничего мне на свете не надо, был бы хлеб насущ­ный и местечко в раю. Богачу-то словно и легче добраться до счастья, чем неимущему, да только нет такого богача, который всем доволен, ни один из них не скажет: «Всего у меня вдоволь», ни один не променяет своих денег на мои забавы. Забудем о чужих заботах и пойдем спать, пора. А мне хороший сон без тревог дороже, чем все сокровища Венеции!