Фернандо де Рохас - Селестина

С е м п р о н и о. Сеньор, брось ты все эти мудреные сло­вечки, всю эту поэзию. На что нужны не всем доступны? и малопонятные речи? Скажи: «Хотя бы солнце зашло», и твоя мысль дойдет до всех. И съешь немного варенья, а то у тебя сил не хватит.

К а л и с т о. Семпронио, верный мой помощник, добрый советчик, преданный слуга, да будет так, как ты сочтешь нужным; ибо я верю, судя по безупречности твоей службы, что ты дорожишь моей жизнью, как своей.

С е м п р о н и о. А ты веришь, Пармено? Знаю, ручаться не станешь. Не забудь, когда пойдешь за вареньем, захва­тить банку для наших милочек — это поважнее. Ты меня понял?

К а л и с т о. Что ты сказал, Семпронио?

С е м п р о н и о. Сеньор, я велел Пармено принести лом­тик лимонного цуката.

П а р м е н о. Вот он, сеньор.

К а л и с т о. Дай-ка сюда.

С е м п р о н и о. Вот жрет, черт! Прямо целиком гло­тает, чтобы скорее с этим покончить.

К а л и с т о. Теперь я подкрепился. Оставайтесь с бо­гом, дети мои. Дождитесь старухи и принесите хорошее известие, а я в долгу не останусь.

П а р м е н о. Иди ты к черту! Чтоб тебе так же пошел на пользу твой цукат как Апулею — снадобье, превратив­шее его в осла! [45] «...снадобье, превратившее его в осла». — Намек на эпизод из сатирического романа «Золотой осел» римского писа­теля Апулея (II в. до н. э.). Герой романа желает превратиться в птицу, но по недосмотру натирается не той мазью и превращается в осла.

Содержание действия девятого

Семпронио и Пармено, беседуя, идут к Селестине. Там они встречаются с Элисией и Ареусой и садятся обе­дать. За столом Элисия ссорится с Семпронио. Все встают, унимают ее. Во время ссоры приходит Лукресия, служанка Мелибеи, и приглашает Селестину к Мелибее.

Семпронио, Пармено, Элисия, Селестина, Ареуса, Лукресия.

С е м п р о н и о. Принеси, Пармено, наши плащи и шпаги, если находишь, что пора идти обедать.

П а р м е н о. Идем скорее! Мы опаздываем, девушки рассердится. Не по этой улице, по той! Зайдем в церковь, посмотрим, не закончила ли Селестина свою молитву, за­хватим ее по пути.

С е м п р о н и о. Вот уж не вовремя затеяла молиться.

П а р м е н о. Не говори так — для святого дела всегда время подходящее.

С е м п р о н и о. Твоя правда; но плохо ты знаешь Селе­стину. Когда старуха занята работой, то и бога не вспом­нит и о благочестии позабудет. Если дома найдется, что жевать, она святых не тронет; а отправилась в церковь с четками в руках — значит вышли все припасы. Хоть она тебя и воспитала, я ее повадки знаю получше, чем ты. Она перебирает на своих четках, сколько девственниц на ее по­печении, и сколько влюбленных в городе, и сколько девчо­нок ей поручено, и какие настоятели ее подкармливают, и который из них лучше, и как их зовут, чтобы не огово­риться при встрече, и какой каноник всех моложе и всех щедрее. Шевелятся у нее губы, значит собирается зарабо­тать на хитростях да на вранье: «Скажу я для начала то-то, он в ответ — другое, а я уж найду, что возразить». Тем и живет наша почтенная Селестина!

П а р м е н о. Я о ней и не то еще знаю, да только гово­рить не хочу. Ты ведь разозлился, когда я стал обо всем рассказывать Калисто.

С е м п р о н и о. Что мы знаем, то знаем, и нам это на пользу, а зря болтать себе во вред — ни к чему. Узнает хозяин — выгонит старуху и больше о ней и не вспомнит. А не будет ее — обязательно явится другая, от чьих тру­дов мы своей доли не получим; Селестина же волей-нево­лей поделится с нами.

П а р м е н о. Правда твоя. Молчи, дверь открыта. Она дома. Постучи сперва, может они с кем-нибудь там забав­ляются и не хотят, чтобы их застигли.

С е м п р о н и о. Входи, не беспокойся, здесь все свои. Вон уже накрывают на стол.

С е л е с т и н а. О мои любимые, жемчужинки мои дра­гоценные! Пусть бы мне весь год так радоваться, как сейчас!

П а р м е н о. Вот рассыпается в любезностях! Не верь ей, братец, тут нет ни словечка правды.

С е м п р о н и о. Оставь, она с этого живет. Не знаю только, какой черт обучил ее такой подлости!

П а р м е н о. Нужда, нищета и голод. Нет лучших учи­телей в мире, никто так не пробуждает и не развивает та­ланты. Кто, как не они, научили сорок и попугаев пере­дразнивать нашу речь и наш говор своими переливчатыми голосами?

С е л е с т и н а. Девочки, эй, девочки! Дурочки мои! Скорей сюда! Тут меня двое насилуют!

Э л и с и я. Лучше бы они вовсе не приходили, чем при­ходить не вовремя. Вот уже три часа, как моя сестрица здесь. Задержались-то они, конечно, из-за лентяя Семпро­нио, а он на меня и смотреть не хочет!

С е м п р о н и о. Молчи, госпожа моя, жизнь моя, лю­бовь моя. Кто другому служит, свободы не знает. Не бу­дем ссориться, пойдем обедать.

Э л и с и я. Вот-вот! К столу он небось спешит. Пришел на готовенькое, руки умыл и про стыд позабыл.

С е м п р о н и о. После побранимся, а сейчас поедим. Садись ты первая, матушка Селестина.

С е л е с т и н а. Садитесь, детки мои, для всех, слава богу, места хватит! Пусть нам отведут столько места в раю, когда мы туда попадем. Рассаживайтесь по порядку, каждый подле своей девицы; а я, одинокая, поставлю во­зле себя кувшин да чашку, — я ведь только и живу, когда с ними беседую. С того времени как я состарилась, нет для меня лучшего занятия за столом, как разливать вино: с медом, говорят, свяжешься, медом и намажешься. А в зимнюю ночь никто лучше вина не согреет мою постель. Стоит мне выпить два таких кувшина перед сном, я уж ночью не продрогну. Вино все равно что теплая подкладка к одежде в рождественские холода; оно мне согревает кровь, поддерживает, бодрит, освежает; да будет оно в доме всегда с избытком, и мне не страшен неурожай; с ним и корки хлеба, изгрызенной мышами, на три дня хватит. Оно гонит печаль из сердца получше, чем золото да ко­раллы; юноше несет мощь, а старцу помощь, бледному — румянец, трусу — отвагу, ленивцу — усердие; оно укрепляет мозг, согревает желудок, заглушает зловонное дыха­ние, возбуждает страсть, помогает хлебопашцу в тяжком его труде, утомленных жнецов вгоняет в пот, чтобы вышли из тела все дурные соки, лечит насморк и зубы и не про­тухает, как вода. Да, у вина больше достоинств, чем у вас волос; нет человека, который бы не развеселился, стоит о нем лишь упомянуть. Один только у него недостаток: хо­рошее— дорого, а плохое — вредно; стало быть, то, что лечит печень, ранит кошелек. Но я стараюсь пить немного, да зато самое хорошее. Всего-то мне надо дюжину глоточ­ков за едой. Меня не заставишь выпить больше, разве только за званым обедом, как сегодня.

П а р м е н о. Матушка, а ведь считается, что хорошо и прилично только три раза пригубить.