Фернандо де Рохас - Селестина

С е л е с т и н а. Сынок, тут, верно, ошибка: тринадцать, а не три.

С е м п р о н и о. Сеньора тетушка, всем нам вино по вкусу. Давайте есть и беседовать, не то мы не успеем пого­ворить о любовных делах нашего пропащего хозяина и прелестной Мелибеи.

Э л и с и я. Убирайся отсюда, нахал несносный! Чтоб тебе подавиться! Так-то ты меня угостил! Прелестная! Клянусь, просто слушать тошно, как ты ее называешь прелестной! Поглядели бы вы на эту прелесть! Господи Иисусе! До чего же мне противно и мерзко твое бесстыд­ство! Она-то прелестная? Да разрази меня бог, если в ней есть хоть что-нибудь хорошее! Иные глаза, конечно, и гною рады! Спаси меня крестная сила от твоей глупости и невежества! Ох, взялась бы я поспорить с тобой о ее красоте и прелести! Мелибея прелестна? Раньше чем об этом заговорят, у меня вместо десяти сотня пальцев вы­растет! Этакую красоту за одну монету с лотка покупают. Да я знаю на ее улице не одну девушку, которой господь уделил от своих милостей больше, чем Мелибее. А прельщает-то она дорогими нарядами, только и всего. Надень их на бревно, тоже назовешь его прелестным. Ей-богу, я не из хвастовства говорю, но уж наверно я не хуже вашей Мелибеи!

А р е у с а. Да ты еще не разглядела ее так, как я, се­стрица. Случись мне увидеть ее натощак, бог знает, сумею ли я потом за весь день что-нибудь проглотить от тош­ноты. Круглый год сидит она взаперти и мажется разными снадобьями, а уж захочется ей показаться на людях — натрет лицо и сладким, и гадким, и вареным, и сушеным, и такими вещами, о которых я за столом и говорить не стану. Всех этих знатных девиц расписывают да превозносят за богатство, а не за красивое тело. Чтоб мне счастья не знать, если вру: у нее груди что две тыквы, будто она уже трижды рожала, а ведь она еще девушка. Живота ее я не видела, но, судя по остальному, он, верно, дряблый, как у пятидесятилетней. Не знаю, что нашел в ней Калисто, за что предпочел другим, которых и добиться легче и ласкать приятнее; разве что на испорченный вкус горькое кажется сладким.

С е м п р о н и о. Сестрица, каждый торговец свои игол­ки хвалит; в городе-то говорят о ней другое.

А р е у с а. Народ всегда зря болтает; всех слушать— времени не хватит. По правде говоря, все, что чернь ду­мает, — вздор, все, что говорит, — ложь, все, что ругает,— добро, все, что хвалит, — зло. Это самое обычное и извест­ное дело, и не воображай, будто Мелибея уж так хороша и мила, как ты утверждаешь.

С е м п р о н и о. Сеньора, болтливая чернь не прощает недостатков своим господам, а поэтому, будь у Мелибеи какой-нибудь изъян, его, полагаю, и без нас давным-давно открыли бы. А ежели, допустим, ты и права, то все же Калисто — дворянин, Мелибея — знатная девица, а люди высокого рода всегда ищут друг друга. Поэтому не диво, что он полюбил ее.

А р е у с а. Низок тот, кто сам считает себя низким. Ка­ковы дела, таков и род; все мы в конце концов дети Адама и Евы. Пусть каждый сам стремится к добродетели и не ищет ее в благородстве предков.

С е л е с т и н а. Дети мои, умоляю вас, хватит спорить! А ты, Элисия, брось сердиться, садись за стол!

Э л и с и я. Ты хочешь, чтобы я обедала с этим подле­цом? Да мне на него смотреть тошно, кусок в глотку не лезет! Обедать с ним? А он, негодяй, мне в лицо смеет говорить, что его дрянная Мелибея лучше меня!

С е м п р о н и о. Замолчи, жизнь моя, ведь ты первая начала сравнивать. Сравнение до добра не доводит; ты виновата, а не я.

А р е у с а. Иди ешь, сестра. Нечего выставлять себя на потеху упрямым дурням. А не то придется и мне встать из-за стола.

Э л и с и я. В угоду тебе я уступлю своему врагу и сми­рюсь.

С е м п р о н и о. Хе-хе!

Э л и с и я. Чего смеешься? Чтоб рак изъел твой мерз­кий, надоедливый рот!

С е л е с т и н а. Не отвечай ей, сынок, иначе мы никогда нс кончим. Обсудим наше дело. Скажите, как поживает Калисто? Что с ним? Каким образом вам удалось обоим удрать?

П а р м е н о. Он отправился, кляня жизнь, пылая, в полном отчаянии, растерянный и полубезумный, к обедне в церковь святой Магдалины — просить бога ниспослать тебе свою милость, чтобы ты могла хорошенько поглодать кости этих цыплят, и поклялся не возвращаться домой, пока ты не принесешь ему Мелибею в подоле. Твоя юбка и плащ и даже моя куртка — дело верное, остальное ви­лами по воде писано. Да еще неизвестно, когда он раско­шелится!

С е л е с т и н а. Когда получим, тогда и ладно! Приго­дятся рукава и после пасхи [46] «Пригодятся рукава и после пасхи». — Смысл этой по­говорки: подарок пригодится и после праздника. Широкие рукава в одежде часто заменяли карманы. . Все приятно, что дается без особого труда и никому не в убыток, — ведь он такой бо­гач, что я бы разбогатела, достанься мне из его хозяйства один только мусор. Таким людям не жаль того, что они тратят, да еще по такой причине. Ничего они не чувствуют в любовном восторге, не огорчаются, не видят и не слы­шат. Я сужу по другим влюбленным, хотя они, знаю, не так были охвачены страстью и пламенем любви, как Калисто. Не едят они и не пьют, не плачут и не смеются, не спят и не бодрствуют, не говорят и не молчат, не тру­дятся и не отдыхают, не радуются и не сетуют — так их смущает сладостная и жестокая рана в сердце. А если иногда и уступят естественной потребности, так от рассеян­ности не могут поднести пищу ко рту. Заговоришь с ними, никогда не ответят разумно. Тело их здесь, сердце же и чувства с подругой. Велика сила любви: не только по земле, по морю пройдет — такова ее власть. Любовь равно повелевает людьми всех званий, разбивает все преграды. Она беспокойна, робка и требовательна, все разглядит во­круг. Да если вы были когда-либо влюблены, можете сами судить, правду ли я говорю.

С е м п р о н и о. Сеньора, я во всем с тобою согласен; вот та, из-за которой я в свое время ходил точь-в-точь как Калисто, потеряв рассудок, терзаясь телом и душой, день проводил в полудремоте, ночь — в бессоннице, утро — в любовных песнях под ее окном, кривлялся, прыгал через ограды, ежедневно ставил жизнь на карту, дразнил быков, объезжал лошадей, метал копья, бился на рапирах, доку­чал друзьям, ломал шпаги, лазил по лестницам, носил до­спехи и вытворял тысячу глупостей, как все влюбленные: сочинял стихи, рисовал вензеля, изощрялся в выдумках. Однако все старания пошли мне на пользу, раз я добился своего счастья!

Э л и с и я. Напрасно воображаешь, что добился! Будь уверен, не успеешь отвернуться, как в доме уж объявится Другой, милее и любезнее, чем ты; уж он-то не будет меня вечно дразнить. Приходишь раз в год по обещанию, да вдобавок опаздываешь назло мне!

С е л е с т и н а. Сынок, пусть болтает, пусть песет че­пуху! Чем больше таких слов ты от нее услышишь, тем она крепче будет любить тебя. Ты похвалил Мелибею, вот и вся твоя вина. Она только так и умеет рассчитаться с то­бой за это, а сама, думаю, ждет не дождется конца обеда, чтобы заняться — известно чем. А уж о сестрице ее и говорить нечего! Наслаждайтесь вашей цветущей юно­стью: кто в хорошую пору лучшей ждет, для того пора раскаянья придет. Как я теперь жалею о потерянном вре­мени, о той поре, когда меня, девчонку, ценили и любили! А вот теперь, черт возьми, состарилась, и никому не нужна, хоть видит бог мою добрую волю! Целуйтесь и обнимайтесь, а мне ничего другого не остается, как насла­ждаться, на вас глядя. Пока вы сидите за столом, от пояса вверх все дозволено, а будете наедине, границ вам не ставлю, их и сам король никому не ставит. Девочки-то, ручаюсь, не сочтут вас нахалами, а старухе Селестине при­дется от зависти жевать объедки беззубыми деснами. Благослови вас бог, ишь как вы смеетесь да забавляетесь, шлюхины детки, шалунишки, плутишки! Вот и пронеслись грозовые тучи, кончились раздоришки! Смотрите стол не опрокиньте!