Фернандо де Рохас - Селестина

Влюбленные слуги иногда ведут себя почти так же, как их господа. Томясь по Элисии, Семпронио, по его признанию, «ходил точь-в-точь как Калисто, потеряв рассудок, терзаясь телом и душой». И даже конюх Сосий в беседе с Ареусой настолько галантен, что речи его были бы вполне уместны и в устах Калисто.

Форма «Трагикомедии о Калисто и Мелибее», характер литера­турного целого поразил современников, как и потомство, своей необыч­ностью. Конечно, «Трагикомедия» не была рассчитана на сценическое воплощение. Этого не разрешает ни объем произведения, ни характер отдельных сцен, где время и в особенности место действия не приспо­соблены к требованиям театра, как и длинные, на несколько страниц, монологи — образцы скорее ораторского, чем драматического искус­ства. Светского театра до конца XV века в Испании не было, и «Селестина» при всем своем внутреннем драматизме явно не драма в обычном смысле слова. Но это и не роман, несмотря на повествова­тельные приемы в сюжете и композиции. Это и не дидактическое про­изведение, хотя современники, вероятно, больше всего ценили сентен­ции и афоризмы «Селестины». Поистине итоговое и в то же время родоначальное произведение переходного периода, «Селестина» во­брала в себя черты различных жанров средневековой литературы и наряду с этим в синкретической форме возвещает основные жанры литературы «золотого века» — ее роман и драму.

Уникальностью литературной формы «Селестина» напоминает «Божественную комедию», о которой Шелли сказал, что она сама по себе составляет особый жанр, или тот же «Роман о Розе», далеко перерастающий рамки любовного или сатирического романа средних веков.

В сюжете «Селестины» и в ее идеях переплавлены книжные влия­ния самого различного характера. Если идеи в основном восходят к итальянской литературе, к морально-дидактическим трактатам Пет­рарки, то образы и ситуации часто напоминают римскую комедию Плавта и Теренция. Но яркий жизненный колорит в изображении социального дна явно отличает «Селестину» от назидательных книж­ных латинских «драм для чтения» X века монахини Хротсвиты, ко­торая в свое время решилась подражать Теренцию, дабы «вместо разврата распутных женщин прославить похвальное целомудрие свя­тых дев».

Влияние Теренция на Рохаса чувствуется в изображении «низ­кого» круга — женщин легкого поведения, Семпронио, Пармено и дру­гих слуг и в особенности Сентурио, восходящего к римскому типу «хвастливого воина». Но даже в образе Сентурио литературные реми­нисценции безусловно играют меньшую роль, чем наблюдение реаль­ной жизни Испании, формирующейся уже с конца XV века как воен­ная держава. Недаром этот образ был унаследован и развит после­дующей традицией испанского театра эпохи Лопе де Вега, а в италь­янской народной комедии масок «хвастливый воин» — всегда ис­панец. И нет нужды искать истоки развязки «Трагикомедии» в ле­генде о Геро и Леандре. Образы и фабулу своего произведения Рохас скорее мог найти в знаменитой «Книге о благой любви» Хуана Руиса (XIV в.), первого лирического поэта испанской литературы, не забы­того и в XV веке. В этой «Книге», полной юмора и наивной наэидательности, есть эпизод, намечающий сюжетную схему «Селестины» и ее основной образ. Клирик Мслон, который, подобно Калисто, любит неприступную вдову Эндрину «больше, чем бога», прибегает к помощи сводни и добивается успеха. Ловкая и красноречивая сводня под предлогом продажи всяких мелочей проникает в дома и монастыри, устраивая любовные делишки духовных лиц — ее основной клиентуры. Само ее имя «Тротаконвентос» («Монастырелаз») сближает ее с ге­роиней Рохаса. Этим прозвищем награждают и Селестину.

Во внешнем литературно-генетическом плане персонажи «Траги­комедии», конечно, могут быть возведены к книжным источникам, знакомым и авторам гуманистического театра XV—XVI веков и, как уже отмечено, в первую очередь к Теренцию. И тогда окажется, что оттуда взяты даже имена слуг (имена Сосий, Трасо, Кремес встречаются у Теренция, а Пармено и Крито — даже трижды). Но жизненный, не условный, характер этих образов вырастает на почве чисто национальной. «Селестина» даже заканчивается латинским выражением, но, как замечает героиня «Валенсианской вдовы» Лоне де Вега, «в конце, быть может, и латынь, но остальное по-испански».

Отсюда и живой язык «Селестины», поразивший современни­ков, — здесь, по свидетельству М. Менендеса-и-Пелайо, Рохаса не превзошли ни Лопе де Руэда, отец испанского театра, ни Лопе де Вега — его вершина. Правда, монологи «благородных» героев часто риторичны, перенасыщены книжной эрудицией в духе времени. Но в динамичных, стремительных диалогах — настоящих словесных дуэлях, где герои спорят и убеждают, поддаются или сопротивляются, оправ­дывают или осуждают, ищут каждый для себя выхода и борются за утверждение своей личности, — Рохас с необычайной точностью пере­дает живой разговорный язык своего времени.

Драматичность и динамизм присущи не только диалогу, но и раз­витию характеров, столь отличных от условных фигур средневекового моралитэ, к которому «Селестина» внешне примыкает своим ди­дактизмом. В этом смысле показательна внутренняя эволюция образа Мелибеи — от первой сцены, где девушка с холодным воз­мущением отвергает признания Калисто, до патетической предсмерт­ной речи. Также интересно развитие характера Ареусы и в особенно­сти Пармено.

Над всем этим зыбким и движущимся миром человеческих стра­стей возвышается самый яркий и жизненный образ «Трагикомедии» — сводня Селестина, имя которой стало в Испании нарицательным.

Данью средневековым представлениям является «колдовство» Се­лестины. Это чисто внешнее напластование, излишнее в ходе действия. Селестина достаточно изобретательна и хитра, чтобы обойтись без помощи дьявола. Она своего рода гений этого мрачного ремесла, и окружающие верят поэтому в ее связь с нечистой силой. Но старая сводня не только хитра — это настоящий кладезь житейской мудрости. Опыт дан ей и годами («опыт есть только у стариков», — замечает Селестина) и ремеслом. Это настоящий психолог, который заранее предвидит ход событий — поведение Калисто и метаморфозу Мелибеи или Пармено. Селестина обладает профессиональной отвагой, дей­ствует без страха там, где ее помощники трусят, и охотно берется за опасное дело, ибо «что же о ней скажут», если она откажется, отсту­пит. Она гордится своим ремеслом, у нее есть своя профессиональ­ная честь. Характером профессии подсказаны корыстолюбие, жад­ность, лицемерие, красноречие Селестины, но также и своего рода отзывчивость и даже благожелательность. Именно Селестина высту­пает в «Трагикомедии» проповедником любви, она—апостол Амура и природы, покровительница дружбы и земных радостей. Сцена пи­рушки слуг и девок в доме Селестины очень характерна для ее образа. Селестина презирает социальное неравенство и внушает своим питом­цам это презрение к нормам сословного общества.