Фернандо де Рохас - Селестина

Лето мучит нас чрезмерным жаром, зима — холодом и суровостью; и если все, что мы зовем круговоротом времен года, все, что дает нам питание и жизнь, приходит вдруг в необычное неистовство, это и есть не что иное, как война против нас. Сколь она страшна, тому свидетельство вели­кие землетрясения и бури, кораблекрушения и пожары, как небесные, так и земные, ярость наводнений, рев грома, ужасающая стремительность молний, движение облаков, о вольном беге коих, жаждая узнать тайную его причину, спорят меж собой философы в своих школах, как волны в море.

Среди животных также царит вечная вражда: рыбы, звери, птицы, змеи — все преследуют друг друга: лев волка, волк козу, собака зайца; и когда бы это не похо­дило на известную побасенку, я не скоро закончил бы мой перечень. Слон — такое могучее, сильное животное — пу­гается и убегает при виде жалкого мышонка, едва заслы­шит, как тот скребется. Василиск, по воле природы самая ядовитая и опасная из змей, нагоняет свистом страх на сородичей, рассеивает и обращает их в бегство своим по­явлением, а одним своим взглядом поражает их насмерть. Злобная гадюка во время зачатия от великой нежности сжимает в пасти голову самца с такой силой, что убивает его; а когда она плодится, первое чадо разрывает лоно ма­тери, прокладывая путь остальным. Она гибнет, и дете­ныш как бы мстит за смерть отца. Где найти распрю, борьбу или битву страшнее этой, когда живое существо носит в чреве своем того, кто его пожрет?

Не меньше естественных раздоров должно быть и среди рыб; ведь известно, что море столь же богато рыбой всех видов, как воздух и земля — зверем и птицей, а то и бо­гаче. Аристотель и Плиний [8] 24. Плиний — Гай Плиний Секунд Старший (23—79), рим­ский писатель и ученый Его многотомная «Естественная история» была в средние века основным источником сведений, иногда фантасти­ческих, о природе, жизни животных и т. д. рассказывают чудеса о ма­ленькой рыбке по названию Echeneis и об ее воинственном нраве. Приблизившись, например, к суденышку или даже к большому кораблю, она останавливает его, не давая дви­нуться с места, как быстро ни мчат его волны, о чем упо­минает и Лукан, [9] Лукан Марк Анней (39—65) — римский поэт, родом из Испании, автор поэмы «Фарсалия», описывающей гражданскую войну в Риме (борьбу между Цезарем и Помпеем). говоря:

Non puppim retinens, Euro tendente rudentes,

In mediis Echeneis aquis.

(«Есть там также рыба, зовущаяся Эхенеис, что преграж­дает путь кораблю в море, когда ветер Эвр натянет ка­наты».) О распря в природе, достойная изумления: ма­ленькая рыбка оказывается сильнее, чем большое судно и вся мощь ветров!

Если же мы заговорим о птицах и их постоянных ссо­рах, то еще раз убедимся, что все живое пребывает в веч­ной борьбе. Большинство птиц — хищники, как, например, соколы, орлы и ястребы, вплоть до дерзких коршунов, которые похищают из-под материнского крыла цып­лят, выкормленных в наших усадьбах. Говорят, что на во­стоке, в Индийском море, водится птица небывалой вели­чины, по имени Рок, которая в клюве уносит под облака не одного и не десять человек, а целый корабль со всеми сна­стями и людьми, и потом ударом крыла низвергает злопо­лучных мореплавателей с этой высоты, и они гибнут же­стокой смертью.

Что же тогда сказать о людях, коим подвластно все вышеописанное? Кто объяснит их войны, вражду, зависть, стремления, перемещения, недовольство? Их страсть ме­нять наряды, разрушать и обновлять здания, их разно­образнейшие и противоречивые поступки, свойственные нашему слабому роду человеческому?

И так как весь этот раздор существует с древнейших времен, меня ничуть не удивляет, что и данное произведе­ние явилось предметом споров и борьбы, вызывая разно­речия среди читателей, ибо каждый высказывался о нем сообразно своему вкусу. Одни находили его слишком мно­гословным, другие — слишком кратким, одни — приятным, другие — неясным; таким образом, одному богу удалось бы перекроить его по мерке столь различных требований. Тем паче, что книга эта, подобно всему сущему в нашем мире, подчинена все тому же закону: «Сама жизнь человеческая, если приглядеться к ней, с детских лет и до седых волос есть не что иное, как сражение».

Дети воюют с игрушками, отроки — с науками, юно­ши — с наслаждениями, старики — с тысячью различных недугов, а эти страницы — с людьми всех возрастов. Первые их перепачкают и разорвут, вторые еще не сумеют прочесть их как следует, третьи, веселые юноши, затеют с ними спор. Одни порицают замысел, говоря, что в нем нет никаких достоинств и что это пустая басня, не вникают в сущность самого повествования, не наслаждаются частно­стями и смотрят на книгу, как на вздорную сказку; дру­гие выдергивают прибаутки и поговорки и уделяют им все свое внимание, пренебрегая тем, что более важно и по­лезно. Но тот, кто стремится к подлинному наслаждению, отбросит занимательность повествования и выделит его суть; он воспользуется выводами, посмеется остротам, а изречения и мысли философов сохранит в памяти, и они пригодятся ему для собственных его поступков и намере­ний. Итак, можно ли отрицать противоречивость произве­дения, если десяток человек, собравшихся послушать эту комедию, толкуют ее столь различно? Даже издатели при­ложили к нему руку, предпослав каждому действию заго­ловок или краткое содержание, [10] «...краткое содержание...» — В первом дошедшем до нас издании «Селестины» (1499) «кратких содержаний» не было, и они, вероятно, принадлежат не автору, а «распорядителю» последующих изданий. без чего вполне можно было бы обойтись, если следовать древним авторам. Иные спорили о названии, находя, что не комедией должно на­зываться произведение с печальным концом, а, наоборот, трагедией. Первый автор пожелал озаглавить книгу, ис­ходя из веселого начала, и дал ей имя комедии; я же при­нял во внимание обе крайности и разрешил спор, назвав ее трагикомедией. [11] «...назвав ее трагикомедией».— Термин «трагикомедия» был для того времени новшеством и скорее всего заимствован Рохасом из ко­медии Плавта «Амфитрион». И, слыша все эти противоречивые мне­ния и суждения, я задумался над тем — куда клонит большинство, и обнаружил, что все хотят одного — про­должения рассказа об утехах влюбленных; все настойчиво меня к этому понуждали, — посему я согласился, хотя и против воли, и вторично взялся за перо для труда столь необычного и чуждого моим способностям, урывая время от моих основных занятий, а также тратя и часы досуга, хоть и сознавал, что новые добавления неминуемо найдут себе и новых хулителей.