Фернандо де Рохас - Селестина

К а л и с т о. Семпронио!

С е м п р о н и о. Сеньор!

К а л и с т о. Подай мне лютню.

С е м п р о н и о. Вот она, сеньор.

К а л и с т о. Есть ли в мире боль сильней Страстной горести моей?

С е м п р о н и о. Эта лютня расстроена.

К а л и с т о. Как настроит ее тот, кто сам расстроен? Как может почувствовать гармонию тот, кто в разладе с самим собой? Тот, в ком воля не подчинена рассудку? Чью грудь терзает мир, война, перемирие, любовь, вражда, обиды, грех, подозрения, все по одной и той же причине? Но сыграй и спой мне самую грустную песню, какую только знаешь.

С е м п р о н и о. Так Нерон с высот Тарпейских Наблюдал пыланье Рима;

Воплям старцев, детским стонам Он внимал невозмутимо [13] Стихи из популярного романса, на который ссылается также Сервантес в «Дон-Кихоте» (кн. I, гл. 14). .

К а л и с т о. Пламя, что пылает в моей груди, еще яростней и еще меньше жалости в той, о ком я говорю.

С е м п р о н и о. Я не ошибся — хозяин мой спятил.

К а л и с т о. Что ты там бормочешь, Семпронио?

С е м п р о н и о. Ничего.

Кал и сто. Скажи, не бойся.

С е м п р о н и о. Разве можно, говорю, сравнить огонь, терзающий одного человека, с пламенем, что спалило це­лый город и столько народу?

К а л и с т о. Я тебе объясню. Пламя, что горит в тече­ние восьмидесяти лет, сильнее, чем то, что горит всего лишь один день; и пламя, губящее душу, сильнее, чем огонь, пожирающий десять тысяч тел. Мнимое и су­щее, человек и его портрет, тень и действительность отли­чаются друг от друга точно так же, как огонь, о котором ты говоришь, от того, что пылает во мне. Право, если та­ков огонь чистилища, пусть лучше душа моя останется среди подлых грешников и не приобщится к блаженству праведников, пройдя через такое пламя.

С е м п р о н и о. Ну, что я говорил! Дело зайдет, пожалуй, еще дальше: мало того, что он помешан, он еще и еретик.

К а л и с т о. Разве я тебе не велел говорить вслух? Что ты сказал.

С е м п р о н и о. Говорю, что бог этого не допустит; ведь твои слова смахивают на ересь.

К а л и с т о. Почему?

С е м п р о н и о. Потому, что они противоречат христи­анской вере.

Кал исто. Что мне за дело?

С е м п р о н и о. Ты разве не христианин?

К а л и с т о. Я? Я мелибеянин — Мелибее я покло­няюсь, в Мелибею верую, Мелибею боготворю.

С е м п р о н и о. Говори себе на здоровье. Ну и длин­ная же эта Мелибея! Ей не поместиться в сердце моего хозяина, вот она и брызжет у него изо рта. Теперь мне ясно, на какую ты ногу захромал. Я тебя излечу.

К а л и с т о. Ты сулишь невозможное.

С е м п р о н и о. Напротив, все это очень просто. Ведь начало лечения в том, чтобы распознать болезнь.

К а л и с т о. Как ты согласуешь то, в чем нет ни по­рядка, ни согласия?

С е м п р о н и о. Ха-ха-ха! Так вот что за огонь сжи­гает Калисто! Вот о чем он сетует! Как будто любовь ме­чет стрелы лишь в него одного! О всевышний господь, непостижимы твои тайны! Отчего ты велишь любви под­стегивать влюбленного и держать его в непрестанной тревоге? А цель любви ты изобразил ему как некое чудо. Вот влюбленному и кажется, что он всегда отстает: все они мчатся, все рвутся вперед, пронзенные стрелами и изра­ненные копьями, словно легконогие быки, и без удержу скачут через преграды. Ты повелел мужчине ради жен­щины бросить отца и мать. Но не только от них отрекается влюбленный, а от тебя самого и от твоих законов, как этот Калисто. И меня это вовсе не удивляет. Ведь мудрецы, святые и пророки забывали тебя ради женщины.

К а л и с т о. Семпронио!

С е м п р о н и о. Сеньор!

К а л и с т о. Не оставляй меня.

С е м п р о н и о. Вот это уже другая песня!

К а л и с т о. Что ты думаешь о моем недуге?

С е м п р о н и о. Что ты любишь Мелибею.

К а л и с т о. И больше ничего?

С е м п р о н и о. Это тяжелый недуг, потому что твоя страсть прикована к одному предмету.

К а л и с т о. Что ты смыслишь в стойкости!

С е м п р о н и о. Упорство в дурном еще не означает постоянство. В моих краях это называют тупостью или упрямством. А вы, философы Купидона, именуйте это как хотите.

К а л и с т о. Тому, кто учит другого, не пристало лгать; ты-то сам превозносишь свою подругу Элисию.

С е м п р о н и о. Следуй моим добрым советам, а не моим плохим делам.

К а л и с т о. Что же ты мне ставишь в упрек?

С е м п р о н и о. Что достоинство мужчины ты подчи­няешь несовершенству слабой женщины.

К а л и с т о. Женщины? О, невежа! Божества, боже­ства!

С е м п р о н и о. Ты в это веришь? Или шутишь?

К а л и с т о. Я шучу? Божеством я ее считаю, как в бо­жество в нее верую и не признаю другого владыки в небе, хотя она и живет среди нас.

С е м п р о н и о. Ха-ха-ха! Видали богохульника? Ну и ослепление!

К а л и с т о. Отчего ты смеешься?

С е м п р о н и о. Вот уж не думал, что можно дойти до такого греха, похуже чем в Содоме!

К а л и с т о. Как так?

С е м п р о н и о. Ведь жители Содома хотели согрешить с ангелами, не узнав их, а ты — с божеством, которое сам признал!

К а л и с т о. Будь ты проклят! Ты меня рассмешил, — вот уж не ожидал!

С е м п р о н и о. Неужто ты всю жизнь собирался пла­кать?

К а л и с т о. Да.

С е м п р о н и о. Почему?

К а л и с т о. Потому, что моя любовь безнадежна, ибо я недостоин Мелибеи.

С е м п р о н и о. О, малодушный! О, сын шлюхи! А Нем­врод, а Александр Великий — они-то сочли себя достой­ными владеть не только всем миром, но и небом!

К а л и с т о. Я не расслышал твоих слов. Повтори-ка еще разок.

С е м п р о н и о. Я сказал, что ты, в ком больше отваги, чем у Немврода или Александра, не в силах добиться женщины; а ведь многие женщины, и даже высокого рода, не погнушались близостью презренных конюхов, а иные — грубых животных. Разве ты не читал про Пасифаю и быка [14] Пасифая (миф.) — жена критского царя Миноса. От ее связи с быком был рожден Минотавр, чудовище с телом человека и головой быка. , про Минерву и пса? [15] «...про Минерву и пса». — Вероятно, искажение в подлиннике, и вместо «пса» (el саn) надо читать «Вулкана» (Vulcan), как предлагает О. Грин. Античная богиня мудрости и войны Минерва считалась также богиней девственности, но, по некоторым мифам, родила сына от бога кузнецов Вулкана.

К а л и с т о. Не верю, это все басни.

С е м п р о н и о. А про твою бабушку и обезьяну — это тоже басня? Тому свидетель нож твоего деда.

К а л и с т о. Будь проклят этот болван! Что за чушь он несет!

С е м п р о н и о. Задело за живое? Почитай-ка истори­ков, изучи философов, загляни в поэтов. Все книги твер­дят о подлых и скверных женщинах и о тех, кто пострадал, превознося их, как ты. Прислушайся к словам Соломона: женщины и вино толкают мужчин на отступничество. По­советуйся с Сенекой, и ты увидишь, кем он их считает. Спроси у Аристотеля, загляни в Бернарда [16] Бернард Клервосский (1091 —1153) — деятель католической церкви, проповедник аскетизма. . Язычники, иудеи, христиане и мавры — все на этом сошлись. Но не вздумай взять за правило все, что я говорил и скажу. Было и есть среди женщин много святых, добродетельных и знаменитых, — их лучезарного венца не коснется хула. Но что до остальных, кто перечислит их обманы, проделки, плутни, их непостоянство, слезы, изменчивость, нахаль­ство? Ведь все, что ни взбредет им в голову, они проде­лывают тут же, не раздумывая. Их притворство, их язычок, их увертки, забывчивость, равнодушие, неблагодарность, непостоянство, их уверения и отречения, их изворотли­вость, спесь, чванство, малодушие, вздорность, вы­сокомерие, заносчивость, безволие, хвастовство, похоть, распутство, неряшество, трусость, наглость, их колдовские чары и обольщения, издевки, словоблудие, бесстыдство, сводничество? Погляди, что за умишко таится под этими величественными и изящными чепцами! А какая сущность под этими пышными воротниками, этой роскошью, этими длинными и чопорными платьями? Какое несовершенство, какие стоки грязи под размалеванными храмами! О них сказано: орудие дьявола, начало греха, погибель райского блаженства! Не знаешь ты разве молитвы в праздник свя­того Хуана, где говорится: женщины и вино склоняют мужчину к вероотступничеству? И еще: се женщина, се древнее коварство, лишившее Адама райских утех; она род человеческий низринула в ад; ее презрел Илья-пророк и прочее.