Фернандо де Рохас - Селестина

К а л и с т о. А что ты у нее делал?

П а р м е н о. Я, сеньор, ходил на рынок, носил припасы и сопровождал ее, помогая во всем, на что хватало силе­нок. Но за недолгое время моей службы юная память впи­тала все, что и с годами не забылось. Жила эта добрая женщина на окраине города, как раз возле дубилен, на бе­регу реки, в одиноком полуразвалившемся домишке; обста­новка там была скудная, а достатку и того меньше. Знала она толк в шести ремеслах: была рукодельницей, мастери­цей готовить духи да притирания и восстанавливать дев­ственность, сводней и малость колдуньей. Первое ремесло прикрывало все остальные, и под этим-то предлогом и при­ходили к ней на дом девушки-служанки, чтобы отдать в ра­боту себя самих, а также сорочки, воротнички и разные разности. Ни одна не являлась без окорока, пшеницы, муки или кувшина с вином и прочей снеди, какую только можно было стащить у хозяек. А заодно там прятали кое-что и посущественнее. Водила Селестина знакомство со студен­тами, экономами и церковными служками. Им продавала старуха невинную кровь бедняжек, которые по легкомыс­лию шли на такие сделки в расчете на обещанное обновле­ние. Заходила она в своих делах и подальше: через служа­нок вступала в переговоры с самыми что ни на есть затвор­ницами, пока ей не удавалось добиться своей цели. И всегда выбирала пристойное время — на святой неделе, во время ночных процессий, рождественской службы, заутрени и других таинств. Нередко видел я этих святош, когда они, крадучись, заходили к ней в дом. А за ними вслед муж­чины, босые, с сокрушенным видом, закутавшись в плащ и расстегнув штаны, шли туда каяться в грехах. Ну и сделки она устраивала, подумать только! Лечила детей; в одних домах забирала шерсть, а в другие отдавала ее прясть, — и всюду поспевала. Одни: «Матушка, сюда!» Другие: «Матушка, к нам! Гляди-ка, старуха идет! Заходи, хозяюшка!» И все ее отлично знали. За всеми трудами не было случая, чтобы она пропустила обедню или вечерню или забыла навестить монастыри — мужские и женские. Там уж она знала, кому служить молебен и с кем догово­риться. Дома старуха изготовляла духи, стряпала пахучие смолы, росный ладан, амбру, восточную камедь, мускус, благовонные порошки и душистые смеси. Был у нее чулан, полный перегонных сосудов, колбочек, кадушечек — глиня­ных, стеклянных, медных и оловянных, самого различного вида. Делала она сулему, варила серебристые мази и раз­личные жидкости, чтобы наващивать, разглаживать, сма­зывать, подчищать, подсветлять и подбеливать. Кроме того, готовила жидкие смеси для лица из растертого корня зла­тоцвета, из коры пузырника, из змеевника, желчи, сусла и кислого винограда, подслащивая их и перегоняя. Грубую кожу смягчала лимонным соком, болотным молочаем, моз­гами лани и цапли и разными другими снадобьями. Полу­чала душистую воду из лепестков роз, цветов апельсино­вого дерева, жасмина, клевера, жимолости и полевой гвоз­дики, растирая их вместе с мускусом в вине. Чтобы красить волосы в золотистый цвет, имелись у нее составы из вино­градной лозы, падуба, ржи и конской мяты, смешанные с селитрой, квасцами и тысячелистником. Каких только мазей и жиров там не было! И не перечислить! Жир коро­вий и медвежий, лошадиный и верблюжий, змеиный, кроли­чий и китовый, жир цапли и выпи, оленя и дикой кошки, барсука и белки, ежа и выдры. А сколько корней и разных трав — из тех, что применяют при купанье, — висело у нее под потолком, просто чудо! Ромашка и розмарин, мальва, кишнец, царский венчик, цветы бузины и горчица, лаванда, лавр и лекарственные травки, дикий цвет и клещевина, зо­лотой клюв и цветной листок. Не поверишь, какие прити­рания для лица она подбирала: из смолы и жасмина, из лимона, плодовых косточек, фиалок, росного ладана, фиста­шек, кедровых шишек, зернышек спорыньи, грудной ягоды, волчьих бобов, вики и житника. Хранила она в скляночке немного бальзама от зуда в носу. Что же касается девствен­ниц, то для одних она пользовалась пластырем, а для дру­гих— иглой. В столе был спрятан расписной ларчик, в ко­тором она хранила тонкие скорняжные иголочки, вощеные шелковые нитки с прикрепленным к ним красным волокном, целебный лук и чертополох. При помощи всего этого она творила чудеса; когда прибыл сюда французский послан­ник, она трижды выдала ему свою служанку за девствен­ницу!

К а л и с т о. Могла бы и сто раз!

П а р м е н о. Да, клянусь богом! И так помогала она по доброте душевной многим сиротам и монахиням, которые ей себя вверяли. А в другом закутке были у нее припа­сены различные средства, чтобы исцелить от любви или приворожить, — окостенелые мышцы оленьего сердца, язык гадюки, головы перепелов, ослиные мозги, лошадиные на­росты, детский кал, арабская фасоль, магнитный камень, веревка висельника, цветы плюща, иглы ежа, лапа барсука, семена папоротника, камень из орлиного гнезда и тысячи других вещей. Много приходило к ней мужчин и женщин, и у одних требовала она надкушенный кусок хлеба, у дру­гих— лоскуток одежды, у третьих — прядь волос; иным чертила на ладони какие-то знаки шафраном, а иным — ки­новарью; прочим давала сердечки из воска, утыканные об­ломками иголок, и всякие страшные предметы из глины и свинца, рисовала разные изображения, нашептывала в землю слова. Да кто тебе передаст все, что делала эта старуха! И ведь все было обманом и враньем!

К а л и с т о. Хорошо, Пармено. Отложим дальнейший разговор на более удобное время. Я достаточно предупрежден. Благодарю тебя. А теперь не будем задерживаться. Страсть не терпит промедления. Слушай: я пригласил Селестину, а она ждет дольше, чем следует. Идем, не то она рассердится. Мне страшно, а страх отбивает память и про­буждает осторожность. Ну же, пойдем и все наладим! Но прошу тебя, Пармено, пусть твоя зависть к Семпронио, который в этом деле мне служит и угождает, не станет по­мехой моему спасению. Если он получил камзол, найдется наряд и для тебя. Не подумай, будто я меньше ценю твои советы и предупреждения, чем его хлопоты и дела. Я знаю, духовное ценится выше плотского: животного трудятся больше, нежели человек, а получают уход и корм, но не дружбу. Такое же различие будет в моем отношении к тебе и к С е м п р о н и о. И поэтому, хоть я и твой хозяин, предла­гаю тебе свою дружбу.

П а р м е н о. Обижают меня, сеньор, твое недоверие к моей преданности и службе, твои обещания и поучения. Когда ты видел, чтобы я завидовал кому-нибудь или мешал твоим успехам из корысти или из досады?

К а л и с т о. Не возмущайся. Конечно, твое обхождение и приятная учтивость ставят тебя выше всех, кто мне слу­жит. Но в таких трудных обстоятельствах, от коих зави­сит все мое благо и жизнь, необходима осторожность.

Я должен предупредить все случайности, хоть уверен, что твое похвальное поведение — следствие природного доброго нрава, а доброму нраву всегда присуща осмотрительность. Довольно. Идем навстречу моему спасению.