Фернандо де Рохас - Селестина

С е л е с т и н а. Я слышу шаги. Они идут сюда. Сделай вид, Семпронио, будто ничего не замечаешь. Молчи, а я буду говорить то, что нужно.

С е м п р о н и о. Говори.

С е л е с т и н а. Не приставай же ко мне, не надоедай! Валить заботы на озабоченного — все равно что подхлесты­вать замученное животное. Ты так скорбишь о горе твоего хозяина Калисто, что кажется, будто ты — он, а он — это ты, и будто все муки обрушились на одного. Но поверь, жива не буду, а распутаю эту тяжбу!

К а л и с т о. Пармено, обожди! Тсс! Послушай, о чем они говорят; посмотрим, с кем имеем дело... О, замечатель­ная женщина! О, мирские блага, недостойные столь вели­кого сердца! О, преданный и верный Семпронио! Видал ты, мой Пармено? Слыхал? Разве я не прав? Что ты скажешь, хранилище моих тайн, советник мой, душа моя?

П а р м е н о. Моя невинность возмущена твоим подозре­нием— и все же я поступлю так, как велит преданность. С твоего позволения, я отвечу, а ты слушай, — и да не оглушит тебя страсть и не ослепит надежда. Сдержи себя и не спеши, а то поспешишь — людей насмешишь. Хоть я и молод, но повидал достаточно, а разум и наблюдатель­ность— залог опытности. Увидев тебя и услышав, как ты спускаешься по лестнице, они повели притворную беседу, а ты в этих лживых словах уже видишь предел своих же­ланий.

С е м п р о н и о. Селестина, а Пармено-то оказался под­лецом!

С е л е с т и н а. Молчи! Куда мул, туда и седло, вот те крест! Предоставь мне Пармено, он станет нашим, и мы уделим ему часть заработка: добро не радует, коли им не поделишься. Втроем наживемся, втроем поделим прибыль, втроем позабавимся. Он у меня станет кротким и ласко­вым, хоть из рук корми; и будет нас как раз две пары а также, как говорится, трое на одного.

К а л и с т о. Семпронио!

С е м п р о н и о. Сеньор!

К а л и с т о. Что ты делаешь, ключ жизни моей? От­вори мне! О Пармено, вот я ее вижу! Я уже здоров, я ожил! Погляди, какая уважаемая, какая почтенная особа! Обычно по лицу познается скрытая добродетель. О добродетельная старость! О состарившаяся добродетель! О благая надежда на сладостную цель! О цель моей сладостной надежды! О спасение мое от страданий, защита от мук, возрождение мое, обновление моей жизни, воскрешение из мертвых! Я жажду приблизиться к тебе, стремлюсь лобзать твои руки, несущие исцеление. Но ничтожество мое препятствует этому. Отсюда поклоняюсь я земле, по которой ты сту­паешь, и лобзаю ее.

С е л е с т и н а. Вот-вот, Семпронио, с этого я и живу! Твой олух хозяин собирается кормить меня моими же объ­едками! Не бывать этому: поживет — увидит. Скажи ему, пусть закроет рот да раскроет кошелек; я и делам не очень-то доверяю, а словам и подавно! Эй, хромой осел, поторапливайся! Давно пора расшевелиться!

П а р м е н о. Увы мне, что я слышу! Пропал тот, кто за пропащим пошел! О Калисто, злополучный, униженный, ослепленный! Пал ниц перед шлюхой из шлюх, которую трепали во всех веселых домах! Разбит, побежден, повер­жен! Нет ему ни помощи, ни совета, ни поддержки!

К а л и с т о. Что сказала матушка? Мне кажется, она решила, что я ей сулю пустые слова вместо награды.

С е м п р о н и о. Я так понял.

К а л и с т о. Пойдем же со мною, возьми ключи, — я из­лечу ее от сомнений.

С е м п р о н и о. И хорошо сделаешь; отправимся тотчас же. Не давай сорнякам расти во ржи, а подозрениям — в сердце друга. Будь щедр и вырви их с корнем.

К а л и с т о. Хитро говоришь; идем немедля.

С е л е с т и н а. Я рада, Пармено, что мне представился случай доказать мою любовь, хоть ты этого и не заслужи­ваешь; не заслуживаешь, говорю: ведь я слышала все, что ты тут болтал, хоть и не обратила на это внимания. Добро­детель учит нас не поддаваться искушению и не платить злом за зло, в особенности когда искушают нас мальчишки, не очень-то сведущие в делах мирских; глупой своей чест­ностью они губят и себя и своих господ, как сейчас ты гу­бишь К а л и с т о. Я все слышала; не воображай, что я от ста­рости лишилась слуха и прочих чувств. Я не только вижу, слышу и осязаю, но даже в самое сокровенное проникаю умственным взором. Знай, Пармено, что Калисто измучен любовью. Не сочти его малодушным, ибо всемогущая лю­бовь всех побеждает. И знай также, если тебе неизвестно, что есть две непреложных истины. Первая: «Мужчина об­речен любить женщину, а женщина мужчину». Вторая: «Кто истинно любит, тот страдает, стремясь к высшему блаженству, данному нам творцом всего сущего, дабы род человеческий множился и не иссяк». Да не только челове­ческий род, а также и рыбы, и звери, и птицы, и гады; и даже некоторые растения подвластны этому, если их ничто не отделяет друг от друга. Так, знатоки трав узнали, что среди растений имеются особи женские и мужские. Что ты скажешь на это, Пармено? Глупышка, дурачишка, анге­лочек, простачок, жемчужинка моя! Такая мордашка, а вол­ком смотрит! Подойди сюда, паскудник, ничего-то ты еще не смыслишь в мире и в его радостях! Да провалиться мне на этом месте, если подпущу тебя близко, хоть я и старуха! Голос у тебя ломается, и борода уже пробивается. И под брюшком у тебя вряд ли все спокойно.

П а р м е н о. Хвост у скорпиона и тот спокойнее!

С е л е с т и н а. Еще бы! Тот хоть ужалит, да не распух­нешь, а от тебя раздуется опухоль на девять месяцев!

П а р м е н о. Хи-хи-хи!

С е л е с т и н а. Смеешься, язвочка моя, сыночек?

П а р м е н о. Молчи, матушка, не осуждай меня и не считай невеждой, хоть я и молод. Я люблю Калисто; ведь я обязан платить ему преданностью за прокорм, благодея­ния, почет и хорошее обращение — это лучшая цепь, кото­рой можно привязать слугу к хозяину, иначе от слуги толку не будет. Я вижу, Калисто гибнет: хуже всего — мучиться желаниями без надежды. А надеяться в таком трудном и тяжелом положении на вздорные советы и глупые рас­суждения этой скотины Семпронио — все равно что выта­скивать клеща из-под кожи лопатой или заступом. Не могу я этого вынести. Говорю и плачу!

С е л е с т и н а. Пармено, неужели ты не понимаешь, как глупо и бессмысленно плакать о том, чему плачем не помо­жешь?

П а р м е н о. Потому я и плачу. Кабы плач мог исцелить моего сеньора, я бы так возрадовался этой надежде, что от счастья не смог бы плакать; но раз это не так и даже нет надежды, нет для меня радости, — вот я и плачу.

С е л е с т и н а. Напрасно будешь плакать — слезами ни­чему не поможешь и ничего не излечишь. Разве с другими такого не случалось, Пармено?

П а р м е н о. Да, но я не хочу, чтоб мой хозяин хворал этой болезнью.

С е л е с т и н а. Это не болезнь; а хоть бы и так, от нее выздоравливают.

П а р м е н о. Все равно, в хорошем действительное лучше возможного, а в дурном — возможное лучше действи­тельного. Поэтому здоровье лучше, чем возможность здо­ровья, а возможность болезни лучше, чем сама болезнь. Также и возможность беды лучше, чем сама беда.