Алигьери Данте - Божественная комедия в цитатах и афоризмах

Куда-то перебраться и, нагой,
Он падал, потому что омертвела
Рука, и дрыгал скрюченной ногой.

О, здесь никто измученного тела
Не в силах был над прочими поднять,
Как будто бы над ними тяготела

Невидимая тяжесть…

У каждого на исхудавшем теле
Темнели струпья с головы до ног.
Ужасный зуд унять они хотели,

В кровь кожу раздирая…

«Но есть воспоминание одно,
Что даже здесь меня не покидает.
Страшней недуга тяжкого оно,

Который вечно плоть мою терзает.
Оно все время мне твердит о тех
Местах, где я (и это каждый знает)

Однажды совершил ужасный грех…
Как нить в иглу, вина в меня продета:
Чеканил я когда-то без помех

Фальшивые монеты».

Обман – причину всей моей кручины —
Я с братьями коварными познал
В тот миг, когда подделывать флорины

Они меня заставили, и стал
Я жертвой их…»

«Но чтоб потом тебе не устрашиться, —
Взяв за руку меня, сказал певец, —
Немедленно ты должен убедиться

В моих словах, постигнуть наконец,
Что различил не башни сквозь туман ты.
Нет, там, внизу, в последнем из колец,

В колодец знаменитые гиганты
Погружены от пояса до пят».

Сказал Вергилий и запнулся вдруг,
Заметив, что протягивает руки
Гигант Антей (всю силу этих рук

Изведал Геркулес в тоскливой муке).
И мне сказал учитель:
«Не робей, Ты не познаешь горестной
науки».

Но в ту минуту исполин Антей
Мне башней Гаризендой показался,
Когда несется облако над ней.

И я, признаюсь, так перепугался,
Что даже спуск иной бы предпочел.
Но проводник наш тихо продвигался.

И вскоре нас привел в долину зол.

Мне нужен стих суровый и железный,
Чтоб леденящий ужас передать,
Царящий над последней адской бездной.

И грешники, друг к другу приникая,
Как две доски, скрепленные гвоздем,
Где идеально край подогнан к краю, —

Вдруг с дикой злобой, как козел с козлом,
Бодаться стали, вереща: «Уйди ты!»,
И третий дух, с опущенным челом

И с ухом отмороженным, сердито
И торопливо начал говорить:
«Ну что на нас уставился открыто?

Ты пояснений жаждешь, может быть?
Так знай же, что Бизенцскую долину
Старик-отец, готовясь уходить,

Оставил сыновьям. Но половина
Была обоим братьям не нужна,
Ведь каждому тогда хотелось сыну,

Чтоб лишь ему досталась вся страна».

«Но ты – тосканец, говорит мне что-то.
И в край родной вернешься, может быть.
Коль так, пришелец, то моя забота

Тебе правдиво жизнь мою раскрыть.
Я был когда-то графом Уголино,
А эта мразь, что продолжает выть,

Что всех скорбей и мук моих причина,
Архиепископ Руджери; вот он
Мне обеспечил страшную кончину.

Обманутый, я был им умерщвлен».

«Брат,
Ты не заметил, как прошел по грани,

Где Люцифером замкнут мрачный Ад;
Ты перешел ту точку роковую —
Когда я опрокинулся назад, —

Тот центр Земли, что помянул я всуе,
Который льдом блистающим объят
(О, я точней тебе не обрисую),

Куда все грузы мощь свою стремят.
И этот свод небесный над тобою —
Обратный своду, под каким распят

Был Тот, Чьего я имени не стою,
Тот Человек, что без греха рожден
И умер без грехов»…

Я буду петь о новой стороне,
Где для скорбей и горя нет причины;

Где дух людской, очищенный вполне,
На небеса достоин возноситься…

Все радости покинутого мира
Я осознал, вступая в круг иной,
Отринув Ад, где горестно и сиро

Бродил я, содрогаясь, как больной…

«Ты пройди вперед,
Где плещут волны, в берег ударяя.

На острове есть место, где растет
Давно уж не растенье-победитель,
А лишь тростник, покорный бегу вод».

Но старец вдруг возник передо мной,
Чья внешность безусловно вызывала
Сыновнее почтенье. С бородой

Он длинной был, в ней седина сверкала.
И в небе яркость четырех светил
Его лицо, колеблясь, озаряла.

«Не ты ли в прошлом за свободу пал,
Смерть в Утике приняв, где остается

Твоя одежда: если бы настал
Великий день, когда весь мир воспрянет,
То ярко бы хитон твой засиял…»

«Потом сюда уже не приходите:
Когда светило дня взойдет окрест,
Вы за его движением следите,

И солнце вам укажет путь с небес».

Печально меркнет и бледнеет вдруг…
Но там, где мы стояли, высь клубилась,
И тьму рассвет одолевал вокруг…

А перед нами взморье находилось.

«Не всем дается благодать.
Он пропускал три месяца свободно
Всех, кто сюда намерен был вступать

С душевным миром… Так ему угодно.»

Так он запел и звук той песни дивной
Во мне доныне сладостно дрожит

Молитвой величавой и призывной…
И мы тогда с восторженной толпой
Внимали беззаветно и наивно

Напевам благозвучной песни той.

Свет вдруг разросся за минуты эти,
И ярче стало белое под ним —
Так луч горит сквозь дождевые сети.