Катарина Луомала - Голос ветра

Назовем его Ру, как героя, отважно ринувшегося прямо в бурю на лодке, полной мужчин и женщин, которых он вынудил присоединиться к его экспедиции. А цель его заключалась в том, чтобы обрести счастье на одном из необитаемых островов, который — он был в этом уверен — они найдут где-то в океане. Он громко смеялся над криками ужаса своих спутников и над завыванием ветра, потому что в конце концов не он ли, Ру, держал в своих руках океан и ведал все морские тропы?

Назовем его Мауи, как того дерзкого юнца-недоноска, который, не удовлетворяясь мелкой рыбешкой, выуживал из моря целые части подводной страны богов, чтобы населить их своими потомками.

Назовем его Тафаки, как того великолепного вождя, который все делал отменно. Им восхищались все, особенно женщины, и все готовы были последовать с ним хоть на край десятого неба, воспользовавшись для этого паутинкой, радугой или лианой, свисающей с нижнего яруса неба, если под руками не оказывалось других транспортных средств.

То, что этот кормчий мог оказаться женщиной, не столь уж фантастично. Богиня Хина исполняла функции кормчего у своего брата во время того путешествия, когда боги осматривали только что созданный ими мир. И когда богиня вулканов Пеле со своими родичами отправилась искать себе за морем новую землю, на вопрос: "Кто станет на корме, кто будет рулевым?" — ответ был такой: "Пеле из Красной Земли".

Как назывался тот корабль, что привез первых полинезийцев? Хина и ее брат назвали свою лодку "Чайка". Это простое хорошее имя восхищало даже потомков, дававших своим судам многосложные названия. Тафаки назвал свою лодку "Радуга". Некоторые говорят, что это и была самая настоящая радуга. Это название оказалось достаточно хорошим для вождей более поздних времен, называвших так свои собственные лодки. Одно из имен, которые Пеле дала своему кораблю, до сих пор широко распространено в Полинезии. Он назывался "Кане" — в честь и в надежде на поддержку бога Кане, покровителя лесов, ремесленников и красоты.

Что это был за миг, когда с первой полинезийской лодки увидели первый полинезийский остров! Был ли это обожженный солнцем сверкающий коралловый атолл с нависшими над ним легкими облаками, отражающими зеленоватый блеск лагуны? Или это был цветущий гористый остров с искрящимися водопадами на крутых склонах? Как восторженно должны были выть в лодке собаки — те, что не сдохли с голода и не были съедены, — когда они почуяли землю и рвались вперед, едва не вываливаясь за борт! Они жаждали спрыгнуть на сушу, но не больше, чем люди — мужчины, женщины и дети, испытывавшие страдания от голода и жажды и уже посягавшие на драгоценные запасы семян, черенков, орехов и ягод, которые они везли, чтобы вырастить на своей новой земле.

Переселенцы предполагали, что на новом острове могут оказаться опасные духи, иной раз имеющие человеческий облик. Они могли владеть неведомой магией, могли поколебать храбрость и решительность пришельцев. Они могли принять мореплавателей за духов и обратить против них такое заклинание:

В старых преданиях, дошедших до нас, рассказывается, что вновь прибывшие не были настолько беспечными, чтобы духи незнакомой земли могли застать их врасплох. Те, которые опасались заснуть, клали себе на веки белые раковины. Таким образом они рассчитывали обмануть духов. Ведь, заметив в темноте что-то блестящее, духи подумали бы, конечно, что это не раковины, а белки глаз бдительных незваных гостей.

Но даже если пионеры преодолевали видимые и невидимые опасности новой земли, в их сердцах не утихала ноющая боль, всю тяжесть которой знают лишь истинные искатели приключений. Тоска по дому, по оставленным там друзьям и родичам вечно боролась в их сердцах с жаждой увидеть новые земли и новые лица. Как и другие полинезийцы, маори Новой Зеландии верят, что ветры, летящие от одного острова к другому, связуют их. Тот, кто страстно желает услышать о близком, оставшемся в другой земле, думает, что прилетающий оттуда ветер приносит ему весть. Многие из пионеров могли бы разделить чувства того маорийского вождя, который пел, оплакивая утрату земли предков.

Женщина, оставленная мужем в Гаваики, сочинила плач. И во все последующие времена этими словами выражали свою тоску и те, кто остался дома, и те, кто уехал:

История этой женщины окончилась счастливо: голос, который она слыхала, звучал не издалека. Ее муж вернулся в Гаваики с необычайным рассказом о своих приключениях. Редко, но бывают такие мореплаватели, подобные мужу этой женщины или Колумбу, чье возвращение разжигает в домоседах желание увидеть новые земли.

Но не все пускавшиеся в плавание достигали земли. Не будь кораблекрушений, было бы меньше героев. Как могли Рата, Тафаки и все другие полинезийцы, следовавшие их примеру, доказать достойным образом свой героизм, если бы им не надо было искать пропавших родичей?

Многие матери и отцы следили за морскими птицами, которые, думали они, как и ветры, приносят вести, и выспрашивали у них об исчезнувших сыновьях. Одна женщина взывала к альбатросу:

Хлопающие крылья, свесившиеся лапы и опущенный клюв птицы принесли матери ответ. Ее сын мертв. Она оплакивала его:

Те, что пропадали в море или терпели крушение на скалистых отмелях, выносили неслыханные лишения — может быть, потому, что они не теряли надежды. Они знали, что Хина, богиня Луны, особо покровительствует морякам, а море — приют странников и чужеземцев. Не все обитатели моря намерены причинить им зло: полинезиец везде находит родичей, а родичи помогают друг другу.

Я знаю одного человека, а тот знает другого, и ныне живущего на островах. Однажды его лодка затонула в море. Тогда к нему подплыл электрический скат и дал знак сесть на себя верхом. Конечно, этот человек знал, что скат — божество, покровительствующее всему его роду. Когда они подплыли к острову, бог остался терпеливо ждать, а человек поспешил за венком из цветов и благовонным кокосовым маслом. Потом человек натер бога маслом, украсил цветами и увидел, как тот медленно повернулся и уплыл в открытое море...